Голубые следы

Мне легко ходить по свету,
Шевеля листвою слов,
Мне не надобны советы
Критикующих ослов.

И в боях кровопролитных,

Где дрожат и не ужи,
Мне не надобны молитвы,
Я и так останусь жив.

Если ж путь уже измерен,

Если сочтены года,—
Я хочу упасть, не веря
В то,
      что умер навсегда.

Не поймут моей дороги —

Голубой,
      как луч сквозь дым,
Люди медленного бога,
Люди маленькой звезды.

4/XI–1941

«Мне снятся распечатанные письма…»

Мне снятся распечатанные письма,
И блеск пера на цензорском столе,
И кляксы черные. О, сколько, сколько лет,
Как на сукне зеленом повелись Вы.
И ручка в поисках измен, как
   пистолет,
И радость мимо, горе — мимо,
   счастье — мимо.
О жесткая войны необходимость,
О сгустки чувств людских
   на цензорском столе.

14/XI–1941

Путеводное

В боях мы не грубеем — только руки,
А сердцем стали, кажется, нежней.
Нас осеняют светлые хоругви
Любви к народу, к родине, к жене.

Без жалоб мы пускаемся в дорогу,

И где-нибудь, на энском рубеже,
Последний шаг мы отдадим народу,
Последний вздох — оставленной жене.

Мы потому уверены в Победе,

Нам потому неведом жалкий страх,
Что юность наша с мужеством —
   соседи,
Что нежность наша — ярости
   сестра.

9/I–1942

«Это — город Ташкент…»

Это — город Ташкент,
      перекресток далекой разлуки.
Путь к тебе на восток,
      мой маршрут убегает на запад.
Над забитым вокзалом —
      зимний ветер дорожной разрухи
Теребит, будто флюгер, прокисший,
      зачумленный запах.

Оттолкнувшись звонками

      от сыпнотифозных плакатов,
Поезд бросился в ночь,
      кукарекнув простуженным горлом.
Кто мне может помочь разобраться:
      это поезд ли мчится на запад,
Или мир на восток вместе с сердцем
      моим непокорным?

Непокорное сердце мое!

      Весть из дому, как дар, ожидая,
Мы сквозь битвы пройдем,
      завоюем любые твердыни,
Мы пройдем сквозь разлуку, любую беду
      побеждая,
Чтоб вернуться к тебе, дорогая моя,
      невредимым.

Это будет в Ташкенте, в Москве

      иль на занятых землях немечьих…
Я не знаю еще ни минуты, ни часа,
      ни года.
Только это свершится на улице
      Радостной встречи,
На проспекте Победы,
      у площади Счастья народов.

23/I–1942

«Мы жили странными порядками…»

Мы жили странными порядками,
Но все же, все же — хорошо!
Гордились девичьей прядкою,
Искали рифму к «Равашоль».

Все наши песенки под окнами,

Все нарушенья тишины,—
Все это было перечеркнуто
Одним движением войны.

Любимая, пойми тоску мою:

Не страх погибели в бою,
Пойми, о смерти я не думаю
И, если хочешь, не боюсь.

Я болен грустью, как экземою, —

Ведь если даже не умрешь, —
Ни песен наших, ни друзей моих,
Ни молодости не вернешь.

30/I–1942

«Обыденный день превращается в вечер…»