Голы и босы

— Похоже на котельную, — заметила миссис Рэнсом.

Он вытирал подошву о ступеньку.

— Можно подумать, что их тут держат, чтобы мы следовали их примеру, — подумала вслух миссис Рэнсом.

— Кого? — спросил мистер Рэнсом, шаркая подошвой о редкую щетину травы.

— Сторожевых собак.

Супруги уже обошли ангар, когда впереди забрезжил свет из тусклого, забранного ребристым стеклом оконца. Верхняя его часть была приоткрыта на дюйм-другой — это явно был туалет, и миссис Рэнсом удалось разглядеть сквозь неровную поверхность стекла рулон туалетной бумаги на подоконнике. Это конечно было совпадение, но рулон был ярко-голубого цвета — цвета незабудок, который так любила покупать для своего туалета миссис Рэнсом и за которым ей порой приходилось побегать. Она прижалась лицом к стеклу, чтобы получше разглядеть рулон, но тут ей попалось на глаза кое-что еще.

— Глянь, дорогой, — обратилась она к мистеру Рэнсому, но он не реагировал. Он весь обратился в слух.

— Помолчи, — сказал он. Он узнал Моцарта.

Через щель туалетного оконца выплывал звучный, глубокий, великолепный, единственный в своем роде голос дамы Кири Те Канава.

«Per pietá, ben mio, perdona all’error d’un amante»[14], — пела она.

Голос несся в сыром сумеречном воздухе, взмывая над блоком 14 «Быстро-надежно», над блоком 16 «Клеи и адгезивы Крода», над блоком 20 «Стройматериалы и строительные герметики Ленсила» (блоки 17–19 сдаются в аренду).

«О Dio, — взывала дама Кири, — О Dio» [15].

Пению внимала и огибающая ангар дорожка, и низкорослые торчащие там-сям деревца, и грязный мелкий ручеек, петляющий в бетонном водосбросе и стекающий к ухабистому нижнему пустырю, где стояла убогая лошадка, уставившаяся на две бочки и столб.

Ощутив прилив сил благодаря голосу исполнительницы, не побоявшейся в свое время приехать с другого конца Земли, мистер Рэнсом вскарабкался по водосточной трубе и больно уперся коленками о карниз. Уцепившись одной рукой за трубу, другой он стал толкать окно внутрь и, выиграв дюйма два, засунул голову в щель как можно глубже, едва не съехав при этом с карниза.

— Поосторожнее, — забеспокоилась миссис Рэнсом.

Тут мистер Рэнсом громко закричал:

— Ау! Ау?

Моцарт смолк. Где-то в стороне проехал автобус.

В наступившей тишине мистер Рэнсом завопил вновь, на этот раз чуть ли не радостно:

— Ау!

И сразу началось светопреставление. Залились лаем собаки, взвыла сирена, а ослепленные мистер и миссис Рэнсом оказались в световой ловушке: полдюжины софитов взяли на прицел их скорчившиеся тела. Оцепенев, мистер Рэнсом мертвой хваткой впился в окошко уборной, а миссис Рэнсом застыла на месте, прильнув как можно теснее к стене и шаря одной рукой по карнизу в надежде нащупать колено мистера Рэнсома (не выходя по возможности за пределы скромности), чье присутствие хотела ощутить.

И вдруг вся суматоха стихла так же внезапно, как поднялась: огни потухли, сирена отключилась, лай сменился редким ворчанием. Трясясь на карнизе, мистер Рэнсом услышал звук раздвигающихся дверей и неторопливые шаги в переднем дворике.

— Прошу прощения, ребята, — произнес мужской голос. — Грабители. Такое дело, приходится принимать меры, чтоб обнаружить и запугать их.

Миссис Рэнсом вглядывалась во тьму, но все еще ослепленная софитами, ничего не могла разглядеть. Мистер Рэнсом съехал по водосточной трубе и стал рядом с ней; она взяла его за руку.

— Сюда, чуваки и чувихи. В эту сторону.

Мистер и миссис Рэнсом перешагнули через клочок травы и ступили на бетон, где на фоне открытых дверей стоял молодой человек.

Ошеломленные, они проследовали за ним в ангар: на свету супруги являли собой жалкое зрелище. Миссис Рэнсом хромала: у нее сломался каблук, на чулках поехали стрелки; у мистера Рэнсома зияла дыра на колене, к туфлям прилипло собачье дерьмо, а на лбу, в том месте, где он прижимался лицом к оконной раме, протянулась длинная грязная полоса.

Молодой человек улыбнулся и протянул руку:

— Морис. Розмари. Привет! Я Мартин.