Голые циники

— Да он — псих, блядь. Он мне, на примере этого фильма, стал демонстрировать, что такое любовь. Начал кричать, что настоящая любовь у главных героев, где любовника жены убивает муж, а она, из-за большой же любви, запекает того в духовке и съедает. Всего съедает. Целиком, прикинь. Он считает, что это настоящие чувства, псих ебаный.

— Не поспоришь.

— Начал упрекать, почему я надела майку без лифчика? Я говорю: «Ты сам же разрешил?!» Он: «Я не разрешал».

— Ты че-нить понимаешь?

— Понимаю, Варь.

— Посмотрите на нее, понятливая какая?!

— Ты и сама все понимаешь…

— Да! Понимаю! Я видела, что его это бесит. И хотела, чтобы он бесился.

— Вот он и бесился. И ты же этого хотела, не так ли?! Варь, может, не он — псих?

Потом они сидели двадцать минут молча. Потом обе посмотрели друг на друга, синхронно встали и обнялись.

— Давай, Славка, сожрем здесь все, к чертовой матери!

— Сожрем обязательно… и это… еще вот что… не спи, по крайней мере… сегодня не спи с охранником, а?!

— Посмотрим на его поведение.

— Че сказать… по крайней мере — честно, подруга.

* * *

Через час Сергей сходил еще раз в магазин. Вернулся, поставил на стол пакет с продуктами и стал вынимать: бутылка «Столичной», сосиски, ржаной хлеб, килька для Митрича, маринованные помидоры и «Coca-Cola».

Мейерхольд подошел, схватил бутылку «Coca-Cola» и вышвырнул в окно. Вернулся к столу и сел, жадно глядя на еду. Потом, почувствовав вопрос во взгляде Сергея, поднял голову:

— Кровь афганских детей.

— В смысле?

Мейерхольд ударил по столу кулаком:

— «Coca-Cola» — это кровь афганских детей.

— Ладно, проехали. Давай стаканы.

Они сидели на пустой кухне. Два солдата. Два героя.

— Давай, Мейерхольд, за наших парней.

— Давай, брат, за «Архангела», который остался без ноги после этой ебаной бойни…

— Мейерхольд, послушай… Только спокойно, ладно? Я не говорил тебе… Все тебе не говорили… Он ушел… Повесился…

Тишина. Мейерхольд молча поднял стакан водки и выпил. Поставил его на стол. Молча смотрел на него минуту. Потом вскочил, схватил стакан и кинул в стену, схватил за волосы и ноздри Сергея и придавил к холодильнику.

— Что ты несешь, сука?! Что ты порешь, блядва?!

Сергей врезал ему в живот. Мейерхольд задохнулся, закашлялся и загнулся на пол. Сергей сел рядом.

— Два года назад. Избил свою девушку, чтоб ей легче было перенести все потом… Чтоб вины не чувствовала… А потом повесился на перекладине, на которой с детства подтягивался…

Мейерхольд сидел на полу, как подросток, поджимая ноги, упершись в них подбородком и чувствуя себя парализованным.

— Написал почему? Хотя, хуй ли тут писать… И так ясно.

— Оставил записку. Мать, когда ее открыла, то ничего не поняла.

— Что там?

— Служу Советскому Союзу!

— Налей.

— Иди, садись.

Мейерхольд, словно старик, забрался на табурет. Взял на руки кота и стал чесать его круглую башку.

— Пусть земля ему будет пухом.

Выпил стакан и запустил его в стену.

— Давай, Серега, вываливай, что там у тебя с девушкой?

— Она в магазине бутылку виски украла, так мы и познакомились.

— Нашенская сучка!

— Да уж… Она меня в театр сегодня пригласила на Виктюка.

— А это еще что за пидор такой?

— Да не важно, важно — что мне надеть нечего. Я еще выебнулся, мол, в чем одета будешь, чтоб тебе под стать… А сам думаю: «Блядь, что несу… У самого только рабочий камуфляж и парадная десантная». Хотел у тебя че-нить одолжить на вечер.

Мейерхольд заржал, как угорелый, и показал на гвоздь с формой.

— У меня, брат, только это. Надеваю три раза в год — на день десантника, на день вывода войск из Афгана и на день рождения покойной матери. Так что ты не по адресу чуток. Убить кого — ты мне скажи, за тебя — убью. А за шмотками иди к блатате.

Мейерхольд встал, открыл окно и что было сил заорал:

— Блатота, выходи, на хуй, биться. До смерти, сука!!! До смерти вас, ебаных шакалов, ненавижу. Не ради вас, пидоры, мы воевали в Афгане — ради нормальных людей…

Сергей встал и, не прощаясь, вышел из квартиры. Агонию Мейерхольда уже ничто не могло остановить. Только крики, слезы, сон, окончание водки и чудовищное похмелье. Выйдя из подъезда, он видел, как прохожие испуганно озирались на окна Мейерхольда и ускоряли шаг. А тот продолжал.

— А вы, суки, здесь свои жопы бабками набивали, пока нас там «духи» вспарывали. Но мы соберемся скоро и тогда тряситесь, гондоны вонючие. Мы!!! Мы будем вспарывать вас на хуй…

* * *

Травести Хорхе оказался очень симпатичной «бабой», с третьим размером груди и силиконовыми губами. Он сидел на кровати, крутил на пальце трусы Семена Горрова и пялился в телевизор на программу, аналогичную нашей «Поле чудес», с такими же ебанько-игроками, специально подобранными редакторами проекта, чтоб веселее и глупее было. Хорхе очень переживал и активно жестикулировал, кричал буквы и иногда срывался на бас. Когда ребята вошли, он смущенно положил трусы на кровать, расправил их ладонью, словно утюгом, и положил смиренно руки на коленочки.

— Нет, Рич, ты посмотри, какой у него рабочий рот.

Горров подсел с Хорхе рядом и нагло начал его рассматривать в упор.