Голый остров

— Эта моторка была совсем новая, — разгорячась, прибавил голосу звонарь. — Вся беда в том, что они понадеялись на небольшую осадку и рассчитывали проскочить. Да где там! Подводный рог так и распорол их деревяшку, как нож овцу, сразу на дно пошла. До берега доплыли трое — все вылезли в разных местах, но только один спасся — тот, что успел добраться до дома, где жила дочь Иды-травницы, ей тогда еще восемнадцати не было… А двое, что побежали к кооперативному магазину, так и остались на полпути, и глаза застекленели.

— Да, в таком разе нужна огонь-баба, — вставил смотритель маяка. — Где уж нашим старухам вдохнуть жизнь в того, кто наполовину уж богу душу отдал.

Хоть бы скорее все кончилось! Невесте и жениху свадьба казалась теперь наказанием. Затеяна для них, а им мешает. Смотритель маяка, между тем, уже завел новый рассказ — про Анну Стенсон, которая, увидев выброшенного на берег полузамерзшего рыбака, притащила его домой, но в кровать к себе не положила, а принялась оттирать чистым спиртом, и бедняга отдал концы прямо у нее на кухне. Следующей зимой Анну нашли замерзшей именно в том месте, где она подобрала того несчастного.

— Божий перст! — убежденно воскликнул лодочный мастер, выставив потрескавшийся указательный палец, в кожу которого въелась смола.

— У Анны Стенсон был врожденный порок сердца, — пояснил пастор, однако, в столь важных вопросах даже духовный отец не был авторитетом, и Чертова Дюжина перебил его:

— Но почему в том самом месте и ровно через год? Нет, господин пастор, это был и есть знак божий.

Пастор не спорил, он наблюдал, как от выпитого все более розовеют щеки гостей, потом взглянул на молодых, чье нетерпение уже невозможно было не заметить. Духовник понимал их, они жаждали отведать другого плода, но с этим ни к чему спешить, ибо назначенное богом никуда не денется.

Рейнс под столом нащупал руку Ады и нежно сжал ее. Ада ответила столь страстно, что парня пронзила щемящая истома. Это их последнее и самое трудное испытание, думала Ада, и разговоры мужчин казались ей клином, который судьба вогнала между нею и ее возлюбленным.

Чертова Дюжина вспомнил еще один случай, когда тепло женского тела спасло закоченевшего морехода. Длинное лицо говорившего неожиданно расплылось в лукавой улыбке и теперь казалось плоским.

— И эта героиня — наша Маре, что сегодня выдала замуж единственную дочь, — торжественно объявил он. — Девятнадцать лет назад она вернула с того света чужого моряка, чья душа уже стучалась в небесные врата.

— Верно! Честь и слава Маре! — взревели мужчины, вспомнив давнее событие.

Хозяйка побелела, из рук у нее высыпались чайные ложки, которые она несла на кухню мыть, и во взгляде, который она бросила на дочь, метнулись страх и упрек.

— Да это уж было давно, — равнодушно отмахнулась она, но голос дрогнул.

— А я помню, как сейчас, — не унимался лодочный мастер, — это случилось ровно за два дня до того, как твоего Теодора — земля ему пухом — нашли на киле лодки.

— Ты сто́ящая женщина, Маре, и была еще более сто́ящей девкой, — подал голос рулевой Берг, который до сих пор все время ел и закусывал молча. Отдав дань угощению, он счел возможным уделить внимание менее важным вещам.

— Говорят, спасенный подарил тебе фотографию. Он, будто, вернулся на континент, там разбогател и снялся у лакированного автомобиля.

— Показала бы! — загудели гости.

Маре отвернулась и сказала больше себе, чем тем, кто хотел полюбоваться на чужого моряка и лакированный автомобиль:

— Бог знает, куда я эту фотографию задевала. Столько лет прошло…

Ада взглянула на мать с упрямой решимостью и вдруг выпалила на одном дыхании:

— Она на дне сундука, под твоим свадебным платьем. Я еще вчера ее разглядывала.

Сказала, и вздохнула, будто тяжкую ношу свалила с плеч.

— Покажи, Маре!

— Не прячь!

Маре заколебалась было, но потом сходила в соседнюю комнату и вернулась с фотографией в руке. Провела ладонью по ее глянцевитой поверхности, будто смахивая невидимую пыль.

— Глядите! — голос ее надломился, Маре бросила фотографию на угол стола.

Гости по очереди разглядывали незнакомого юношу и, чем дальше переходил из рук в руки пожелтевший снимок, тем тише становилось за столом. У юноши были темные волнистые волосы и продолговатые глаза; не хватало только веснушек, в остальном же его и Аду можно было принять за брата и сестру, ведь тогда ему было примерно столько же. А портрет Теодора на стене вдруг словно посерел. Словно изображенный на нем прилизанный деревенщина не смел и взглянуть на шелковистые волосы Ады.

Вдруг Маре резко обернулась и взглянула на дочь, лицо ее было неподвижно, как маска. Ладно же, вот я, и вот мой позор, а может, и не позор это, а подвиг? Долг, который превыше всего. Да тебя, мой милый змееныш, и на свете бы не было, не выброси буря на берег незнакомого моряка, ведь тот, кого все считали твоим отцом, через два дня ушел в небытие.

Ада выдержала взгляд матери, она смотрела вызывающе, готовая укусить, выцарапать глаза всякому, кто осмелится сказать обидное слово. Однако гости, словно по волшебству, мгновенно обо всем забыли.