Голыми глазами (сборник)

– Через четыре дня, уже накануне отъезда, я на лужайке перед домом сидел. Один. У братца там поливалка такая на газоне, фонтанчик вертящийся. И вдруг брызги от него прямо на меня – я голову поднял, а это она туда вошла и сделалась вся в каплях немножко видна… – он опять ко мне повернулся. – Ты когда-нибудь в Риме был? Фонтан с нимфами видел? – Я кивнул молча. – Знаешь, руки-то меня не обманули: вот такая точно. Только те бронзовые, а эта… ну, вроде как из запотелого стекла. Она стояла на солнце в этой радуге, лицом ко мне, чтобы я разглядел ее. А потом помахала так рукой, повернулась и пошла.

Я бросился за ней, конечно. Но там такая жарища в это время – она через несколько шагов уже высохла и исчезла. Как испарилась…

Когда я подбежал, только один след на дорожке мокрый. И правда маленький, как у мальчишки. Узкий…

Официант в разноцветных чулках, один красный, другой белый, принес счет и ушел с кредитной карточкой.

Жена моя посмотрела на моего друга сочувственно:

– А это много лет назад… с вами было?

– Прошлым августом.

– И вы с тех пор про нее не слышали?

– Ну, я братцу же не сказал. Но его-то она доняла – то есть не она, а папарацци местные. Они там у него в винограднике, что вокруг дома, всю осень торчали, подстерегали, идиоты – ну что они снять рассчитывали?! Он даже подрался с одним. А потом написал мне, что все, терпение лопнуло: дом продает и перебирается поближе к Ницце, уже и виллу присмотрел.

– Значит, ты туда больше не попадешь…

– Ну, как сказать, – он улыбнулся. – Дом-то ведь я купил. Через знакомую фирму тамошнюю – не мог же я с братом торговаться. Я ему после скажу. Неделю как документы прислали. Нынче по-ихнему Рождество – вон, видишь, сидят, – и он кивнул в дальний конец зала, где за длинным столом со свечами тихо пировала компания каких-то иностранцев. – Потом каникулы. А там и полечу, уже билет взял.

Мы еще помолчали. Жена моя порылась в сумочке, вытащила что-то, сунула назад, потом прихватила и сумочку, и шаль и пошла прихорашиваться. А я представил себе, как он входит один в пустой, громадный дом, там же, наверное, и мебель всю вывезли, и спросил:

– Слушай, а ты не боишься?

Он посмотрел мне в глаза снизу вверх, я-то встал уже, и так, будто у него что болит, выговорил:

– Ужасно боюсь… вдруг… ее там не окажется…

2007

Кафка

В поезде Москва – Рига она всю ночь читала «Процесс» Кафки и дочитала, когда уже светлело за окном.

На нижних полках недвижно спали молодые латыши – довольно красивая, но какая-то холодная пара.

В Юрмале ее ждала больная дочь, оттуда позавчера звонили.

Нервы, мутный свет из окна, безысходность прочитанного – все как-то сложилось, и сложилось именно с Кафкой. Она почувствовала, что просто не может дальше ехать в одном поезде с этой беспощадной странной книгой. Накинула кофту, вышла в коридор. Двери в тамбур, и в один, и в другой, по непонятной причине оказались заперты. В круглую дырку унитаза, грохочащую рельсами, книжку в твердом переплете не пропихнуть. А бросать в мусорный бак ей вдруг стало стыдно. Она металась по сумеречному коридору спящего вагона, пыталась опустить окно. Но все они были тоже заперты.

В конце концов она вернулась в купе и в отчаянии забросила томик на багажную полку, за лежавшие там одеяла. И задремала, не переставая и во сне чувствовать отвратительное соседство книги.

…Она добралась до Юрмалы, забрала дочь, вернулась в Москву. А книга как-то забылась, как забылась и та вагонная ночь, и молчаливая латышская пара, с которой она тогда ехала.

1993

Репетиция

1.

Из-за множества лестниц с начищенными латунными перилами в облике гостиницы было что-то корабельное. И это сходство усиливала вереница флагштоков перед входом.

Мебель в номере, изготовленная из светлого дерева, как бы побелевшего от соли и солнца, тоже создавала ощущение морского путешествия: вроде просторной каюты.

Это была из тех дорогих гостиниц, где в лифтах и туалетах всегда играет тихая приятная музыка.

Они побросали дорожные сумки, съели в баре по слоеному треугольничку, полюбовались с террасы видом ночного залива, похожего в расплывшихся по воде разноцветных огнях на развернутый дамский веер, и зашли в салон.

Там перед пустыми диванами и креслами уже играли нанятые гостиницей музыкантши, скрипка и фортепьяно.

Из керамической кадки торчало растение с крупными листьями, украшенными светлым желтоватым рисунком, похожим на рентгеновские ребра.

На диване под горевшим бра сидела одиноко девушка с таким тонким лицом, что, когда она поворачивалась в профиль, у нее просвечивал носик.

Расползшийся с наступлением сумерек по парку парфюмерный запах жимолости затекал в открытые ради вечерней свежести окна.

И алая вишенка на дне стакана преломлялась в широких гранях, так что казалось, что их там три, а то четыре.

Они послушали примерно треть программы и пошли к себе спать, как раз когда салон начал заполняться постояльцами.

А утром, когда он брился, позвонили и сказали, что прошлой ночью тетя Лёля умерла и что похороны в пятницу.