Гомер

рассуждать в главах о мировоззрении и стиле Гомера, является, во-первых, эстетической,

в силу которой старинная героическая жизнь делается предметом красивого любования,

во-вторых, иронически-юмористической, делающей старый и суровый героический мир

доступным и более подвижному, цивилизованному сознанию, и, в-третьих,

моралистической, доходящей до прямой критики старых варварских божеств.

6) С рабовладельческой формацией, при помощи которой греки переходили от

варварства к цивилизации, Гомер сходен именно этой своей рефлексией, невозможной в

старое и наивное общинно-родовое время. Рабовладельческая формация возникла в

результате нового и для своего времени прогрессивного разделения труда, а именно

умственного и физического труда, что в свою очередь открывало широкий простор для

рефлексии над всем тем, что раньше переживалось как простое, очевидное и даже родное.

Появились большие возможности для развития отдельной личности и для их

демократического объединения. Но Гомер резко отличается от этой новой формации тем,

что он не признает и не рисует этих новых прогрессивных демократических идеалов в их

положительном раскрытии; он только улавливает их легкое веяние и рисует их главным

образом отрицательно, не в виде их прямого признания, но в виде рефлексии над

устаревшими формами, и частичной их критики.

7) Этот замечательный тип народности тем самым достигает у Гомера необычайной

обобщительной силы. Если бы эта народность была народностью только общинно-

родовой, она в [60] глазах позднейшего грека оказывалась бы чем-то грубым и

примитивным, чем-то варварским и устаревшим; если бы она была только народностью

нового восходящего класса демократии, то Гомер тем самым связал бы себя одним, правда,

великим, но все же узким и кратковременным периодом в истории Греции и не стал бы

непререкаемым авторитетом для всей Греции в целом. Он взял наилучшее, что было в

обеих формациях, именно, всенародный героизм без варварства и цивилизацию без

крайностей индивидуализма. В этом-то и заключается секрет его тысячелетнего обаяния.

8) При таком конкретном понимании народности Гомера должны отпасть разного

рода односторонние о ней утверждения и разного рода нелепые споры, которые велись и

ведутся в буржуазном гомероведении. Так, для нас нелеп вопрос о том, является ли поэзия

Гомера наивной, как это думали в Европе в старину, или же она продукт цивилизации,

как это думает большинство теперешних ученых. Она есть, конечно, и то, и другое или не

то и не другое; и предыдущее нам показывает, в каком смысле и как объединяются и

разъединяются у Гомера наивность и цивилизация.

Бете ставит вопрос, является ли эпос Гомера народным или книжным, и доказывает,

что это эпос книжный. Для нас же является нелепой самая эта антитеза народности и

книжности у Гомера, ибо мы теперь хорошо знаем, как именно объединяются и

разъединяются у Гомера эти абстрактные противоположности; и если Бете высказывается

здесь за книжность, то это определяется только его реакционной идеологией,

недооценивающей все народное.

Далее, есть ли гомеровская народность некая архаизация или модернизация? Для нас

лишена смысла самая постановка вопроса, хотя ничто нам не мешает абстрактно выделять

черты того и другого у Гомера; и если Дреруп решительно высказывается за архаизацию,

то эта абстрактная односторонность оказалась возможной у него только потому, что он

формалист и эстет и лишен чувства живой народной стихии у Гомера.

Далее, многие никак не могут понять религии Гомера и спорят о том, есть ли это

живая вера или это издевательство над верой. Если бы Гомер не верил в богов, то он не

был бы греком ни общинно-родовой, ни рабовладельческой формации (по крайней мере,

ее классического периода). Но, с другой стороны, если бы его вера была варварским

примитивом общинно-родовой формации и только этим, он был бы непонятен

цивилизованным грекам последующих времен. Весь секрет обаяния гомеровской

мифологии как раз и заключается в этом объединении старой живой веры с ее

эстетической рефлексией; и если кто-нибудь видит в гомеровском изображении богов

атеизм и религиозность, тот, очевидно, подходит к этим богам с чисто христианской

меркой. Он не понимает языческого преклонения перед [61] красотой живого тела и чисто

материального земного человека, обожествлением которого и являются, в конечном итоге,

языческие и, в частности, гомеровские боги. Только умение синтезировать две основные

античные формации и способно дать нам понимание того, что непосредственно народного

и что цивилизованного было в гомеровской религии и в гомеровской мифологии.