Гомер: «Илиада» и «Одиссея»

В зрелом возрасте Августин прекрасно сознавал, как влияют на его мировосприятие ранее прочитанные им книги; он понимал, что его давнее восхищение Вергилием не могло не отразиться на его собственных произведениях и интерпретации им чужих. Эти отголоски авторов-язычников в собственном сознании мучили его. В послании, написанном Лоллию Максиму, молодому человеку, изучавшему риторику, Гораций, произведениями которого Августин также увлекался в юности, описывал, как, перечитывая Гомера, понял, что Гомер лучше какого бы то ни было оратора смог показать, «что честно, а что подло, что полезно, а что пагубно». «Послушайся моего совета и сейчас, пока ты ещё молод и твои помыслы чисты, поверь ему, более зрелому и мудрому, чем ты — ведь новая бочка, давно уже опустев, ещё сохраняет аромат вина, которое хранила»[106]. Августин перефразировал Горация, использовав его слова как назидание юношам, чтобы те не читали Вергилия: «Они вбирают его в себя, пьют его большими глотками, так, что потом его оказывается нелегко забыть»[107]. Августин соглашался с Горацием: книги, к которым мы привязываемся в детстве, остаются с нами всю жизнь. Следовательно, не будучи в состоянии выкорчевать их — мощные деревья, пустившие корни в его сердце, — он пытался найти способ подать античные сюжеты как предостережения против них же самих. Таким образом, Августин хотел убить двух зайцев одним выстрелом: не отказываясь от хорошей литературы, в то же время не изменять христианской морали. «Может ли педагог, с гордостью носящий свою мантию, внимать безучастно тому, кто бросает ему вызов в той области знания, какой педагог владеет более всех, утверждая, что Гомеру, приписавшему в своих произведениях человеческие ошибки капризам богов, лучше было бы представить читателю примеры божественной мудрости? Гораздо правильнее было бы считать, что богам, которых Гомер изобразил в своих текстах, он приписал свойственные смертным недостатки и пороки. Тогда пороки эти — уже не злодеяние, и тот, кто станет поступать подобным образом, будет поступать не как грешный смертный, но как языческое божество»[108].

Августин и сам последовал собственному совету. Например, его сочинение «О граде Божьем» открывается пространным рассуждением о том, как античные авторы писали о падении Трои (заметим, что Гомер не входит в их число, так как его «Илиада» не описывает взятия и разрушения города). Обращение к классикам позволило Августину воспеть небесный город, а цитируя героев Греции и Рима, он возвышал христианских мучеников. Его аргументация безупречна — в этом он не уступает Цицерону; и всё же читатель чувствует, что где-то в глубине души мудрого учёного всё ещё живёт мальчик, плакавший над участью Дидоны так горько, что «едва видел сквозь слёзы те строки, что вызывали в нём печаль». Занятый попытками примирить свою культуру и культуру античности, Августин, возможно, не понял, что делать это было вовсе не обязательно. Неугасающий интерес к античной литературе обеспечил непрерывность передаваемого новым поколениям знания; для христианства же произведения греков и римлян стали предысторией, давшей новой религии возможность получить такое широкое распространение.

Пятнадцать веков спустя, читая Блаженного Августина, Генрих Гейне рассмотрел проблему взаимодействия языческой и христианской традиций под другим углом: в центре его внимания оказалась красота в восприятии греков, в том числе Гомера (красота как архетип), и красота в христианстве (красота как непреходящая истина, явленная избранным). В лирическом стихотворении, отзвуке последней любви, написанном в 1856 году, за две недели до смерти поэта, Гейне описывает глубоко взволновавший его сон. Во сне он видит себя после смерти, лежащего в открытом гробу, украшенном сценами из античной мифологии и Ветхого Завета, в окружении обломков изваяний. Внезапно резкие голоса нарушают тишину усыпальницы:

«Ах, не окончится их ссора никогда,
В раздоре вечно Истина с Красою,
И вечно будут люди делены
На варваров и греков»[109].

Гомер в византийской культуре

Ахиллес существует только благодаря Гомеру.

Франсуа-Рене де Шатобриан, предисловие к новелле «Натчез»

Со смерти Блаженного Августина минуло немногим менее ста пятидесяти лет, когда квестор короля остготов Теодориха и министр при трёх его преемниках Флавий Кассиодор Магнус Аврелий Сенатор написал трактат под названием «Руководство к изучению божественной и светской литературы», посвящённый проблеме духовного и светского образования. Впервые в истории появилась книга, указывавшая, как лучшим образом постигать свободные искусства в контексте христианского учения. Этот труд, со временем ставший известен как «Руководство» Кассиодора, считался одним из основополагающих учебных трактатов вплоть до эпохи позднего Возрождения.