Гомер: «Илиада» и «Одиссея»

В первой четверти XVIII века спор в защиту различных прочтений Гомера уже завоевал сомнительную славу. В 1721 году Шарль де Секонда, барон Монтескье, автор знакового труда «О духе законов», высмеивал современное ему французское общество в изданным им анонимно эпистолярном романе, представлявшем Францию глазами Усбека, путешественника из Персии, пишущего письма в Венецию своему другу Реди. Рассказчик освещал разнообразные проблемы, от традиционного уклада Востока до бездумного попустительства, царящего во Франции. Описывая своё потрясение, вызванное французской манерой разбрасываться, тратить свои интеллектуальные силы на пустяки, Усбек пишет: «Когда я прибыл в Париж, я застал разгоревшийся спор по ничтожнейшему вопросу, какой можно представить: личности какого-то древнегреческого поэта, родина которого, как и дата смерти, последние две тысячи лет остаются невыясненными. Обе стороны спора признавали за ним совершенство поэтического дара; единственное, в чём их мнения не сходились — сколь достоин данный поэт похвал. Каждый спорщик стремился внести собственную лепту, но неизбежно чей-то вклад оказывался меньше, а чей-то, благодаря репутации, больше, и… похоже, в этом и была причина спора!»[228]

В конце концов, в противостоянии античников и модернистов не победила ни одна из сторон. Итог ей подвёл в 1757 году интеллектуал Фредерик-Мельхиор Гримм: «Можно с уверенностью сказать, что ничто так не преумножило славу величественного певца Гомера, как сочинения его преемников, от Вергилия до Вольтера»[229].

Гомер как источник вдохновения

Не пел ли мне по моему веленью слепой Гомер?

Кристофер Марло, «Доктор Фауст»

Примерно за столетие до того, как во Франции разгорелся спор античников и модернистов, в Голландии Рембрандт написал портрет бородатого мужчины в современной художнику одежде (шикорополая шляпа, свободные рукава, массивная золотая цепь на груди); правая рука мужчины покоится на античном изваянии. Несмотря на то, что сам Рембрандт оставил эту картину без названия, она стала известна как «Аристотель, созерцающий бюст Гомера».

В 1632 году Рембрандт уже жил не в родном ему Лейдене, а в Амстердаме, где он стал портретистом. Слава его гремела повсюду, а состояние росло, чему, кроме успеха в живописи, поспособствовала женитьба на Саскии ван Эйленбюрх, позировавшей ему для множества картин. Однако через десять лет дела у художника шли уже не так хорошо, и когда в 1652 году, за четыре года до того, как Рембрандт полностью обеднел, ему пришёл заказ на написанный уже портрет, мастер с радостью принял его.

Заказ пришёл от богатого сицилийского купца Антонио Руффо, который, рассмотрев стопку книг на заднем плане картины, уверился в том, что её сюжет — нечто возвышенное и интеллектуальное. Потому он внёс полотно в опись своего имущества под названием «Портрет философа в половину роста, выполненный в Амстердаме художником Рембрандтом (по всей видимости, это Аристотель или доктор теологии Альберт Магнус)»[230].

Помимо «Аристотеля» и «Гомера» на холсте есть и третий персонаж: голова мужчины в шлеме, изображённая на золотом медальоне, прикреплённом к цепи на груди у «Аристотеля». Было установлено, что с наибольшей долей вероятности это — Александр Македонский, любимый ученик Аристотеля[231]. Александр является как бы связующим звеном между поэтом и философом: по данным Плутарха, именно Аристотель подготовил то издание «Илиады», которое Александр хранил «под подушкой рядом с кинжалом и называл книгу переносной сокровищницей всех воинских добродетелей и знания в области искусства войны»[232]. Историк и культуролог Саймон Скама убедительно доказывает, что бородач на портрете — не Аристотель, а Апеллес, древнегреческий живописец. Однако нам в данном случае важно не это, а то, что бюст действительно изображает Гомера. Существуют и другие изображения Гомера кисти Рембрандта: рисунок, где поэт читает вслух свои стихи, а также плохо сохранившийся набросок для портрета старца Гомера, стоящего, опёршись на посох. Эти изображения, пусть и представляющие Гомера таким, каким его лишь вообразил художник, завораживают своим правдоподобием, живостью человека, запечатлённого цитирующим или сочиняющим великие поэмы. Мы видим, что его глаза слепы, но дух ясен.