Гомункул

Интересно, хватит у него духу проделать то же самое с головой лежавшего на столе тела — отделить ее и спрятать где-нибудь? Может, приподнять верхнюю доску пианино и сунуть туда, внутрь? Он заставил себя взглянуть на нее, воображая, как щипцы смыкают свою хватку на костяных скулах и выкручивают череп, пока тот не оторвется, громко щелкнув. Эта мысль парализовала Кракена, свела мышцы судорогой, но поступить так было необходимо. Сунуть щипцы в пасть скелету он бы не посмел: можно не сомневаться, стальные щечки инструмента тут же окажутся перекушены, как тонкие прутики.

Щечки начали сближение. Кракена трясло с такой силой, что шарнир, соединявший две половинки щипцов, трещал что твоя саранча. Судорожный вдох. Ужасающие пустые глазницы, казалось, пристально смотрели сквозь Кракена — прямо сквозь лоб, усеянный каплями холодного пота; крупные, соленые капли скатились в выпученный правый глаз и почти ослепили его. Наконец щипцы уперлись в острые кости скул, хрустнувшие, проминаясь, — и бесформенная фигура на столе содрогнулась, будто силясь стряхнуть с себя захват обтянутых каучуком челюстей.

Взвыв от страха, Кракен уронил щипцы на стол и засеменил обратно, правой ногой зацепив столик с останками павлинихи. Тонкая веретенообразная ножка подломилась, и птичий костяк скатился со своего блюда, сопровождаемый градом подсохших горошин. Кракен в ужасе уставился на него, ожидая, что хрупкие серые косточки крылышек вот-вот забьются и птица огромной молью взовьется к пламени газового светильника. Щипцы брякнулись об пол рядом с нею.

Нет, так не годится. Кракен был не в состоянии мириться с мыслью, что птица так и останется на полу под столом, вне поля его зрения. Если она шевельнется, Кракену необходимо это видеть. Если она вдруг налетит на него невесть откуда, он просто упадет замертво. Собравшись с силами, Кракен резко нагнулся. Завладел щипцами, подцепил с пола птицу и сунул в угольное ведерко, стоявшее на каминной полке рядом с пианино. Хрупкий костяк бухнулся туда в облаке золы, щипцы не удержались и, скользнув по стене, упали на изразцы камина, а сам Кракен развернулся на внезапно раздавшийся позади скребущий звук, готовясь увидеть атакующий его безрукий скелет. Однако тот лежал там, где лежал, без движения: сухой скрежет доносился из-за дальней стены комнаты. Нечто неведомое грызло стену с другой стороны, царапало ее когтями, стремясь добраться до него, и Кракен, отшатнувшись назад, плюхнулся на свой табурет в углу.

XII ВОСКРЕШЕНИЕ ДЖОАННЫ САУТКОТТ

Кусок дубовой стенной панели внезапно отодвинулся, и из-за нее показался согнутый в три погибели Уиллис Пьюл, спиною вперед тянувший пару ног в ботинках. Пятясь и хрипя от натуги, он ввалился в комнату, а за ним показался доктор Нарбондо с другим концом мертвого тела в руках. Едва труп целиком показался из стены, Пьюл бросил ноги — так, словно был предельно вымотан. Нарбондо лягнул край панели, и та захлопнулась, скрыв проем темного низкого коридора. Кракен сжался в своем углу, в ужасе глядя на плоды нового злодейства и тихо радуясь, что это не его проволокли сейчас сквозь стену.

Не успел потайной проход закрыться, как послышался пугающе громкий, нетерпеливый стук в дверь. Пьюл распахнул ее — на пороге обнаружился Шилох-мессия с таким выражением решимости на лице, что становилось ясно всем и каждому: он явился за своей матушкой и всякому, кто захочет с ним спорить, будут грозить адские муки — и, не исключено, в самом что ни на есть прямом смысле этого слова. Нарбондо ответил схожей гримасой.

— Где Нелл Оулсби? — резко спросил он.

— В целости и сохранности. С моей паствой ей куда лучше, чем здесь.

— Половина твоей паствы — моя паства, — парировал Нарбондо, — и они с тою же легкостью сожрут эту женщину, с какой вручат ей одну из твоих брошюр. Тащи ее сюда.

— Уверяю тебя, это совершенно невозможно, — Шилох шагнул внутрь и захлопнул дверь, хмуро оглядывая захламленную комнату и Билла Кракена, чье присутствие, похоже, нанесло проповеднику не меньшее оскорбление, чем труп на полу. — Я исполню свою часть сделки, не впутывая сюда женщин. Я знаю, где спрятан ящик, и знал все двенадцать лет. Если сделаешь, как я хочу, узнаешь и ты. Очень просто. Но о женщине тебе беспокоиться незачем: она для тебя бесполезна, не считая этого единственного клочка сведений. Зато уж он-то, как ведомо нам обоим, стоит весьма и весьма дорого, так ведь?