Гомункулус

Графом Бюффоном он сделался уже на склоне лет, почти стариком. В молодости его знали под именем Жоржа Луи Леклерка.

Юношей он, сын парламентского советника и богатого бургундского помещика, так понравился герцогу Кингстону, что тот увез его с собой в Англию. Отец-помещик не возражал. В те годы французы очень многому учились у англичан. Им приходилось делать это: Франция нищала, помещики разорялись, англичане же славились как хорошие хозяева.

— Пусть поездит, посмотрит мир, поучится, — решил отец. — Когда это и делать, как не в молодости…

Бюффон (будем называть его так) не был силен в английском языке и, чтобы подучиться ему, занялся переводами. Работая над переводом одной из книг Ньютона, он пополнил свои знания по математике и физике и заинтересовался этими науками. Профессионалом-математиком он не стал, но свою научную деятельность начал именно как математик.

— Чем я не ученый! — воскликнул Жорж Леклерк, увидя свою фамилию на обложке перевода. — Вот мой первый труд… Правда, это только перевод, — огорченно добавил он, — но… разве не могу я и сам написать книгу?

Бюффон не так уж долго пробыл в Англии и вскоре возвратился на родину. Но он многое повидал, а главное — увидел, как прилежно работают английские ученые.

Рано лишившись отца, Бюффон унаследовал обширное поместье в Бургундии и в деньгах не нуждался. Помещичье хозяйство не отнимало у него много времени: имением управлял надежный человек, хорошо знавший свое дело.

Свободного времени было достаточно, и Бюффон занялся научными исследованиями.

Статья за статьей, мемуар за мемуаром поступали от него в Парижскую Академию наук. Тут были и сочинения по математике, и геометрические «увражи», и доклады по физике, и даже мемуар по сельскохозяйственной экономике. Эта обширная деятельность не замедлила принести плоды: двадцатишестилетний Жорж Леклерк был избран в члены-корреспонденты академии.

Звание обязывает. Бюффону хотелось сделать какое-нибудь открытие, имеющее практическое значение.

Он занялся было исследованиями прочности строительных материалов, но архитектура и инженерное искусство его мало привлекали. Большое зажигательное зеркало соблазняло исследователя гораздо сильнее, чем поиски особо прочных материалов для построек. Да и что искать? Разве не прочен камень, из которого сложены стены старинных замков?

«Я буду зажигать за несколько лье!» — мечтал молодой ученый, приступая к сооружению зеркала.

Увы! Зеркало за несколько лье никак и ничего не зажигало. Изобретатель немало помучился с упрямым зеркалом, но, кроме прибора, пригодного для физического кабинета и школьных опытов, ничего не получил.

Неудача не очень огорчила корреспондента академии. Мир велик и разнообразен, изучен мало: тема для работы исследователя всегда найдется. Была бы охота работать.

За короткое время Бюффон перепробовал десятки тем. Его интересовало все. Несомненно, он успел бы поработать во всех областях всех наук, если бы его не усадил прочно и надежно на место один из его хороших знакомых, можно было бы сказать, приятелей, если бы не большая разница в годах: молодой человек не может быть приятелем старика.

Дюфей — так звали этого почтенного знакомого — был интендантом Королевского сада. В саду были посажены самые разнообразные растения, и позже он превратился в Ботанический сад теперешнего Парижа. Обычно интендантами (смотрителями, теперь сказали бы — директорами) этого сада назначались придворные медики. Как только лейб-медик короля начинал стариться, король назначал его в свой сад интендантом.

— Вы знаете, как я вас люблю и ценю, — говорил он на прощальной аудиенции своему врачу. — Вы знаете, как я дорожу вашим здоровьем… Вы устали, вам пора отдохнуть. А кроме того, в моем саду такие редкие растения, за ними нужен внимательный уход и присмотр. Только вы сможете беречь мои зеленые сокровища. Ведь если вы так блестяще лечили меня, то…

Врач, умиленный, кланялся и отправлялся в сад. Конечно, он там ничего не делал. Новый интендант прогуливался иногда по саду, срывал и нюхал цветок, дарил внуку или внучке яблоко или грушу. Этим обычно и ограничивались его заботы о саде.

Дюфей оказался приятным исключением. Он очень любил садоводство и работал в саду усердно, заставляя немало потеть и садовников. Но он так разболелся, что пришлось подыскивать ему заместителя. Ни одного подходящего лейб-врача не оказалось: все они были еще сравнительно молоды и не нуждались в богадельне.

— Возьмите Жоржа Леклерка, — предложил Дюфей. — Только при нем сад не погибнет окончательно. Он хорошо поставит дело.

И вот в 1739 году Жорж Леклерк, он же Бюффон, уселся в кресло интенданта Королевского сада. И едва он прикоснулся спиной к мягкой обивке кресла, как почувствовал:

— Вот оно, мое призвание!

2