Гончая. Гончая против Гончей

Все мои действия в министерстве с легкостью приобретали исключительно ценное качество — автоматичность, в бюрократической машине ведомства это означает совершенство. Я никогда не терял ни одного документа, не пропускал сроков встречи или выполнения какой-нибудь глупости; структура министерства была ясна мне, как собственная ладонь, я был посредственным психологом, но великолепным администратором. Чем медленнее я поднимался вверх, тем нужнее и незаменимее становился. Мне были известны все механизмы, потому что я четко выстроил их в своем сознании. Я продолжал испытывать страх, и беспричинная боязнь начала превращать мое чувство порядка в особую нравственность, в эмоцию, которую вам не дано испытать. Постепенно я начал ловить себя на том, что непорядок даже в соседнем отделе заставляет меня страдать, какая-либо серьезная оплошность повергала меня в болезненное состояние, любое мелкое упущение в работе вызывало физическую боль. Меня почти не волновало развитие легкой промышленности — я дрожал над самим институтом: я тяготел к религиозным ритуалам церкви, а не к холодному величию невидимого Бога. Я разумно опирался на науку, так как по самой своей сути она уменьшает беспорядок, окружал себя способными и хорошо подготовленными людьми, потому что их умение создавало стабильность. После тысяча девятьсот пятьдесят третьего года я снова остался без отца, я испугался, что могу потерять и последнюю собственность — свой единственный и созданный с таким трудом дом! В сиротском приюте у меня были лишь койка и нерадостные мысли, министерство, как я уже говорил, стало моим домом, а порядок — разделенной любовью…

Вы не могли бы дать мне стакан воды? Спасибо! Вы только что сказали, что перед вами я не должен стыдиться ничего, даже самого себя, но мне действительно нечего стыдиться, полковник Евтимов. Карагьозов пришел в министерство в семьдесят девятом году и за двадцать месяцев достиг того, на что мне потребовалось двадцать пять лет… то есть — уровня своей некомпетентности. Меня возмущали его грубость, наглая самоуверенность, сомнительная прямота, которая всегда обижала. По профессии он агроном, к нам пришел из министерства сельского хозяйства — наверняка благодаря связям. Еще не ознакомившись как следует с нашими внутренними постановлениями, начал распоряжаться. Сам создал легенду о своем героическом прошлом (она и по сей день никем не проверена), партийной фразеологией овладел до совершенства: это человек, способный говорить два часа подряд и ничего не сказать. Люди сперва подсмеивались над его необузданной энергией, добродушно называя его «главным агрономом министерства», потом стали отступать перед его хамской напористостью и, наконец, начали его бояться, испытывая ту разновидность страха, что породила правило: победителя не судят! Карагьозов умел делать услуги своим высокопоставленным покровителям, и они его ценили, умел создавать полезные связи; и в буфет, и к министру он входил одинаково бесцеремонно: он чувствовал себя незаменимым, потому что был полезен, несменяемым, потому что его боялись. Его коренастая фигура вызывала у меня неприязнь; когда на заседаниях он громко сморкался, я испытывал чувство брезгливости. Но не думайте, что мое личное к нему отношение предопределено неким невидимым соперничеством между нами! Я просто дрожал перед мыслью, что он внесет беспорядок… разрушат что-то, выпестованное, созданное мною в моем собственном доме.

Не знаю, читали ли вы «Закон Паркинсона»? Это также замечательная книга! Еще в начале Паркинсон предлагает почти как аксиому два исходных положения: первое — «Чиновник стремится умножать подчиненных, а не соперников» и второе — «Чиновники создают работу один другому». За пять лет Карагьозов уволил или перевел на другую работу всех толковых специалистов из своего управления и назначил на их место вдвое больше людей — лентяев из числа дальних родственников и детей приятелей. Затем принялся совсем сознательно создавать мне лишнюю работу и ненужные проблемы. Просто его собственная хаотичность отразилась в моем управлении… клянусь дочерью, в глубине души я молился, чтобы его повысили! Учреждение — это точная машина, я бы сравнил ее с часовым механизмом: достаточно, чтобы на одном колесике отказал зубец, как время останавливается! Я страдал почти физически, мы с Карагьозовым были уже врагами.