Гончая. Гончая против Гончей

Я задумался. Бабаколев меня обманул. Его поспешный уход еще тогда показался мне лишенным логики: отомкнуть три замка и ждать меня в одних носках все утро, чтобы почти тотчас уйти… Очевидно, он торопился в связи с каким-то очень важным делом: должен был пойти куда-то или встретиться с кем-то.

— К нему в гараж приходил кто-нибудь?

— Женщины никогда… Время от времени заходил один кудрявый тип с усиками. У нас это бывает, ведь скучно одному весь день за рулем. Я, например, брал с собой в кабину сына.

— Попробуйте вспомнить… не носил ли этот тип большой номер ботинок, такой большой, что бросается в глаза?

— Нет, товарищ Евтимов, ни в коем случае! Приятель Бабаколева — маленький такой человечек, верткий, росту в нем не больше метр шестьдесят пять.

— А как его зовут?

— Откуда ж нам знать, я ж вам говорил: Бабаколев был молчалив, как стена, пни ее — она ни звука.

— А узнать сможете, если увидите?

— Конечно, — подобострастно отвечает Пацев, — ребята тоже подтвердят.

За моей спиной жалобно скрипит стул. Я совсем забыл о лейтенанте Ташеве. Оборачиваюсь, вижу его побледневшее лицо, и неизвестно почему мне становится его жаль.

(11)

Мы с лейтенантом сидим перед шашлычной на Ситняковском рынке и жуем сочные котлеты. На столике стоят четыре пустые бутылки из-под пива, валяются пластмассовые тарелочки с остатками томатного пюре, на грязной скатерти цвета осеннего дня полно хлебных крошек. Но вся эта антисанитария компенсируется ярким полуденным солнцем и чистым воздухом. Тепло, приятно, рынок почти пуст, напротив пожилая женщина продает с лотка тепличные тюльпаны. Мы настолько голодны, что даже не смотрим друг на друга. Сытый человек глупее, но благороднее голодного. Наконец, я уже в состоянии реагировать на внешние раздражители — слышу неумолчный гул большого города, ощущаю запах выхлопных газов. Ташев пьет маленькими глотками яблочный морс, я закуриваю.

— Это нечестно, — говорю я, — ваши котлеты были больше!

Лейтенант остается серьезным, ему не до шуток. Лицо у него озабоченное, почти сердитое, пальцами он катает хлебный шарик.

— Какие мерзавцы, — тихо произносит он. — Да ведь это, товарищ полковник, попытка морального убийства!

— Вы правы, не случайно Бабаколев просил вернуть его в тюрьму. Но моральными убийствами занимаются профсоюзы и товарищеские суды… к сожалению, мы ищем физических убийц.

Чувствую, что эти слова, равнодушно сказанные мной, задевают Ташева. Он разочарован моим бездушным отношением к убитому. И действительно, чем лучше, чем человечнее эти милые ребята с автобазы того неизвестного молодчика, что помог Бабаколеву перебраться в мир иной? Они удовлетворились мелким, мелочным злом лишь в силу своей душевной недостаточности, были лишены смелости, да и философии, необходимой для совершения крупного преступления. «Бабаколева нельзя было избить… он был страшно силен», — смущенно признался бригадир. Они боялись его силы и нашли его слабое место — запятнанную биографию, тот печальный факт, что он недавно вышел из тюрьмы. Возможность раздавить человека, убить его психически, не неся за это никакой ответственности, — вот что угнетало Ташева. Его мучила ненаказуемость совершенного злодеяния. Быть может, он впервые столкнулся с несправедливостью, не боящейся закона и таким образом переросшей смысл нашего ремесла. Но он еще не понимал, что механизм морального убийства — не личное дело отдельно взятого человека, а результат несовершенства социального устройства. На складах нет строительных материалов, и это вынуждает людей искать таких мошенников, как Пацев, и платить им втридорога. Находясь под угрозой разоблачения, такие, как Пацев, превращаются в моральных убийц, диктующих условия чужого существования: или ты тоже будешь красть, или мы снова отправим тебя за решетку! Страшный, заколдованный круг! Тут можно задать печальный вопрос: а почему нет строительных материалов? Верно, их расхищают и крадут, но почему? Другой возможный ответ: много ненужного строительства, строятся огромные предприятия, которые потом не знают, что производить, или являются убыточными. Пацева мы все же накажем, но как можно осудить министерство или ведомство или же принятое абсолютным большинством решение? В «Долине умирающих львов» мы называли эту некомпетентность «издержками роста», но и Генерал, и Генеральный директор, и я сознавали, что по сути дела это скрытая форма преступности. Самые благие пожелания, самые оптимистические замыслы, если они необдуманны и нереальны, порождают в процессе их осуществления моральный конфликт и, следовательно, ведут к преступности.