Гонец московский

Парень бывал здесь не раз, и теперь сердце сжалось, как при встрече со старым знакомцем. Холм над могучим Днепром, стремнину которого нынче сковывал крепкий лед. Крепостная стена – прочный частокол по гребню вала. Маковки церквей горели на солнце: ма-ахонькая издалека Петра и Павла на правом берегу, Иоанна Богослова на Варяжках у моста уже на левобережье и, наконец, Михаила Архангела возле Пристани. А у подножия холма раскинулся шумный посад.

Раньше, говорят старики, Смоленск был еще больше и богаче. Даже Аскольд и Дир, когда спускались по Днепру, не рискнули высадиться, чтобы захватить город и хозяйничать в нем. Пришлось варягам аж до самого Киева сплавляться. Только Олег, прозванный Вещим, сумел убедить смолян платить ему дань.

С той поры многие Рюриковичи считали за честь княжить в Смоленске. И Вячеслав Ярославич, и Владимир Мономах. Но черный мор, прокатившийся почти сто лет назад, свел в могилу больше половины горожан. С тех пор город, не уступавший Киеву или Владимиру, никак не мог оправиться. Хотя татаро-монгольское нашествие каким-то чудом и миновало Смоленск, прежняя торговля восстанавливалась с трудом.

Литвин недолго постоял на дороге, приглядываясь к поднимавшимся над постоялыми дворами и корчемными домами голубоватым столбам дыма, а затем упрямо зашагал к городу. Там его друзья. В гостях или в плену – это еще предстоит выяснить.

Догадку Вилкаса, что Никиту, рыцаря и татарина увели с собой смоленские дружинники, подтвердил Финн. Старик оказался, хоть и загадочным, и страшноватым спутником, но надежным и, как показало время, вполне благожелательным. В ночь первой встречи они долго беседовали у костра. Вернее, Финн говорил, а парень слушал. Слушал внимательно, прихлебывая горячий, горьковатый, пахнущий мятой и чабрецом отвар из берестяной кружки, которую старик сунул ему в руки. А здоровенные, косматые волки лежали за пределами освещенного круга и, умостив лобастые головы на передних лапах, тоже внимательно слушали, изредка моргая.

Финн оказался не простым человеком.

«Да и человеком ли?» – так до конца и не смог понять Вилкас.

Это и неудивительно…

Страна Суоми издавна считалась прародиной чародеев и волхвов. И чем севернее, тем сильнее колдуны и мрачнее замыслы, которые они лелеют в седых, растрепанных головах. Самые страшные из них обитают в Похъёле – далекой и удивительной стране. В стране, где лета не бывает никогда, где птицы замерзают на лету, а люди падают замертво, обморозив легкие, где нет текучей воды, а только лед, где полгода длится ночь, а в небе сверкает и играет разноцветными огнями чудесная радуга. Кто-то говорит, мол, это лисы чешут бока о скалы так, что искры летят на небо, кое-кто доказывает – это стая лебедей, улетевшая слишком далеко на север и застрявшая во льдах, а иные убеждены: небесный огонь – не что иное, как дыхание огромного дракона, свившегося кольцами на одном из безымянных северных островов.

Литвин отлично помнил, как в детских сказках финские колдуны всегда являлись, чтобы воровать непослушных мальчишек и девчонок и утаскивать их к себе. Для чего? На это ни дед, ни бабка ответить не могли… Да и сам Перкунас – бог грозы и покровитель отважных воинов – сумел бы растолковать? Может, приносили в жертву, а может быть, воспитывали из украденных детишек верных учеников.

Впрочем, Финн не желал, чтобы его называли колдуном, но, в конце концов, смирился со «знахарем». Жил он, по его же словам, в Лапландии, то бишь еще севернее, чем край Суоми. Сколько зим и лет, не сказал, но по некоторым обмолвкам Вилкас догадался, что очень много – гораздо больше обычной человеческой жизни. Предпочитал общаться не с людьми, а с дикими зверями и пользовался огромным уважением с их стороны.

Никакого чародейства в этом нет, убеждал парня Финн, только опыт и приходящая вместе с ним мудрость. Звери, они не глупее иного человека будут. Те же волки или медведи. Найди к ним подход, и отплатится тебе дружбой и преданностью.

Тут Вилкас вспомнил, что у жмуди, ятвягов и его родного племени литвинов существуют легенды о людях, понимающих язык птиц и зверей. К примеру, парень, заблудившийся в лесу и попавший в логово лешего. Лесовик не сделал гостю ничего дурного потому, что юноша вежливо поздоровался с ним и поговорил о здоровье, об урожае грибов да ягод. Обогрел, накормил, оставил у себя ночевать, а утром подарочек сделал – дал пожевать лесное яблоко. Ох и кислое было то яблочко! Как сводило челюсти у бедняги! Зато, когда проглотил последний кусочек, парнишка услышал, как смеются, обсуждая его сморщенное лицо, белки на соседней сосне, как болтают синицы, ворчит спросонья барсук. Так и жил он с тех пор, понимая звериную и птичью речь…

Финн рассмеялся и сказал, лешие не обладают такой властью – наделять людей пониманием языка зверей и птиц. Тут уж так – или родиться с этим нужно, или никакая сила не поможет. Ну разве что Господь… Так ему, обычно, нет дела до людских желаний и чаяний, очень редко он снисходит до исполнения желаний.