Гонец московский

– Вы предали всех христиан! А они так верили вам, так надеялись, что Орден Храма защитит их! Но бедные рыцари Храма Соломона предпочли служение золотому тельцу. Вам была нужна только власть, а золото – вот что дает величайшую власть в мире! И ты, Жак де Моле, – Ногарэ наклонился, заглянув в безумные глаза Великого магистра, – ты сам признаешься во всем! Ты и твои люди подпишут все признания, которые тебе покажут. Рано или поздно… И чем раньше ты это сделаешь, тем скорее отыщешь смерть быструю и безболезненную.

Хранитель печати выпрямился и отвернулся. Глава Ордена больше не интересовал его. Пока не интересовал.

Ален де Парейль подошел, проговорил негромко:

– Всего в замке было шестьдесят два рыцаря и сержанта. Восемь из них покончили жизнь самоубийством. Остальные здесь. Прислугу не считали.

– Надеть им на шеи веревки и провести по городу – пусть добрые парижане видят, что идолопоклонники попали наконец-то в руки правосудия. Да! Сообщите Святой Инквизиции – пускай дознатчики готовятся. Где де Виллье?

Капитан лучников развел руками:

– Сейчас прикажу найти.

Ногарэ терпеливо ждал, пока храмовников поднимали на ноги, пинками выстраивали в длинную цепочку, выводили во двор, а потом и на улицы. Прецептора так и не нашли. Сбежал во всеобщей кутерьме? Скорее всего. Де Виллье всегда был хитрецом, скользким, как угорь, – без рукавиц в руках не удержишь. Выскользнул и на этот раз. Пускай… Сейчас он подобен гадюке с вырванными зубами, ехидне, лишенной жала, скорпиону, истратившему весь яд до капли.

Над Парижем занимался серый, мрачный и тоскливый рассвет.

Зазвенели, призывая прихожан к заутрене, колокола главных церквей столицы: собора Парижской Богоматери и королевской церкви Сент-Шапель, основанной еще Людовиком Святым, монастырей Сен-Мартен, Сен-Мерри и Сен-Жермен л’Оксерруа. Отдаленным, едва слышным перезвоном отозвались колокольни Монмартра и Куртиля.

Гийом де Ногарэ истово перекрестился.

Дело сделано!

Желтень 6815 года от Сотворения мира Тверское княжество, Русь

По первой пороше Никита возвращался домой. Осталась позади Москва и долгий, трудный разговор с князем Иваном Даниловичем. Нелегко отказывать человеку, чьим трудам и заботам сочувствуешь. Но парень не мог бросить учителя. Как отплатить неблагодарностью за все то добро, что принес ему Горазд? Уйти можно лишь тогда, когда разрешит наставник.

Знакомый пригорок, заросший березняком, Никита увидел издалека. Деревья стояли, словно выкованные из серебра: белые стволы и ветви, белый снег, налипший на остатки листвы. Парень втянул ноздрями морозный воздух и ускорил шаг. Хотелось припустить вприпрыжку, но зачем? Будет вечер, тепло от натопленной каменки, душистый отвар с брусничными листьями и неспешный разговор, когда он поведает Горазду обо всем, что увидел, расскажет о людях, с которыми познакомился, передаст поклон от Олексы Ратшича.

Парень заподозрил неладное, приблизившись к месту, где давеча разводили костер тверичи, приезжавшие с боярином Акинфом.

Слишком тихо.

Уже давно должен был почуять его Кудлай, поприветствовать радостным лаем. Мычанием ответила бы Пеструха. А там и Горазд выбрался бы поглядеть – кого там дорога вынесла к очагу?

Никита невольно замедлил шаг, приглядываясь к запорошенным крышам землянки и хлева. Что-то случилось?

И тут он увидел Горазда.

Учитель стоял у столба. У того самого столба, где Никита ежедневно отрабатывал равновесие. Стоял неподвижно, и седая голова упала на плечо. Рубаха из небеленого полотна пестрела страшными бурыми пятнами.

Парень замер.

Тишина звенела в ушах. Била набатом церковного колокола.

Как же так?

Кто?

Зачем?

За что?

Горазд попал к столбу еще живым. Об этом свидетельствовала толстая веревка, обвивавшая грудь под мышками. Вот какие из ран он получил до, а какие после? Никита не мог представить себе человека, способного одолеть в поединке его учителя.

Кто?

Тверичи вернулись?

Или просто лихие люди не убоялись грозной славы старого мастера?

А может, еще кто-то, о ком Никита и не догадывался?

Парень остекленевшим взглядом повел направо, налево…

Вон холмик, почти скрытый снегом. Из-под чистой белизны торчит лохматое ухо. Кудлай. Или стрелой убили, или подпустил врага надежный охранник? Если подпустил, не залаял, предупреждая старика, то, значит, знал убийцу.

«Корову или зарезали, или свели… – отстраненно подумал Никита, разглядывая закопченную стену полуземлянки. – Поджигали, значит. Нашли запасенное к зиме сено, обложили стены и подожгли… Само собой, крытая дерном землянка не загорится, но дым! Горазд почуял дым сквозь сон и выскочил, в чем был. Тут его уже ждали… Наверняка ударили стрелой в упор. А то и не одной. А потом уже…»

Снежинки застревали в длинной бороде и волосах Горазда. Цеплялись за морщинистую кожу, осели на бугристом шраме. Они не таяли.