Гонг торговца фарфором

Семнадцатилетняя девушка, страдая от злой мачехи, хотела вырваться из дому. К ее отцу захаживал один красивый солдат, и он стал писать девушке письма. Всякий раз, бывая в увольнительной, он проходил мимо их дома. Человек он был неразговорчивый, но его письма, очень ее волновавшие, доказывали, что с ним происходит. Когда он отслужил, они поженились, и к нему перешел хутор его отца. Она уже ждала ребенка, когда выяснилось, что письма за него писал кто-то другой. Сам он мог разве что с грехом пополам связать несколько слов на бумаге.

Она словно оцепенела и в том, что касалось мужа, никогда больше не была такой, как прежде. Она начала в бессонные ночи мечтать о том, другом, который писал ей такие прекрасные строки. И твердо верила, что он тоже тоскует о ней. Только так можно было жить дальше. Когда у нее было уже четверо детей, а старшему стукнуло восемь, она встретила человека, который и выглядел, и говорил как автор писем, каким она его себе представляла. Он один хозяйничает на маленьком хуторе. И они уже давно любят друг друга. Но разве она может оставить детей?

Она скромно поведала мне свою историю и сказала, что в деревне она ни с кем не могла бы об этом говорить.

В конце зимы Франк заболел тяжелым гриппом с целым рядом осложнений. Он не жаловался, никогда не звал Мееле или меня, пока мы сами к нему не входили, без возражений глотал лекарства и с каждым днем худел и бледнел. Врач приходил редко, перевозить больного мальчика нам не советовали. Я, сколько могла, находилась при нем. Мееле самоотверженно ухаживала за ним и впервые была строга с Тиной, если та шумела, когда Франк спал. После месяца, полного страхов, он начал медленно поправляться. Едва он выздоровел, мелкие ссоры между ним и Мееле начались сызнова. Лучше всего они ладили, когда я бывала в отъезде, но я же не виновата, что старая женщина и маленький мальчик бывают не в ладах.

Однажды, не успела я поставить чемодан, он начал скакать вокруг меня.

— Поэтница, поэтница!

— Говорить надо «поэтесса», если ты это имеешь в виду.

— Но ведь говорят «художница», «писательница».

Франк опять с утра подбил Мееле рассказывать истории, впрочем, это было нетрудно.

— Она мне поверила эту тайну! — торжествующе кричал он.

Стоило Франку услышать или прочитать какое-то не слишком обиходное слово или выражение, он без конца повторял его, покуда не всплывало и не привлекало его внимание какое-то новое слово.

— Совершенно верно, — сказала Мееле, — в девять лет ты сочиняла стихи, а в десять писала рассказы. Я верила, что из тебя выйдет настоящая писательница. И потом, когда у тебя появился письменный стол, он всегда был битком набит рукописями. Ты заказала его безработному столяру, он тоже был партийный, брюнет, с усами, и за работу дешево взял. Ты выплачивала ему из своего ученического жалованья тридцать марок в месяц. Я это хорошо помню, я сама добавила пять марок. Твои родители были очень строги на этот счет, никогда никакого баловства. А для тебя самое главное было иметь ключ, чтобы мы с твоей матерью не могли читать твои бумаги.

Мееле задела меня больше, чем предполагала. Я могла бы ей сказать, что и теперь еще пишу, но страницы лежат в моем столе в лучшем случае одну ночь. В моем положении не стоит лишний раз привлекать к себе внимание.

Я спросила Мееле, откуда она знает, что я начала писать в девять лет.

— Очень просто. «Уж третье рождество встречаем за войну и ждем весну» — это твои стихи, а в 1916 году тебе было девять. Стихи в честь твоего дяди Фреда, когда он получил Железный крест, ты написала в том же году.

И вражья пуля храбреца пронзила,
Но, слава богу, шлем лишь зацепила.

Мы с Мееле расхохотались. Франк счел стихи прекрасными.

Да, дядя Фред был храбрец. И, наверно, из храбрости он после прихода Гитлера к власти не последовал совету моего отца, а остался на родине, в Германии, которую он любил. Позднее его вместе с женой уничтожили в Терезиенштадте. У них было четверо детей.

В марте 1939 года гитлеровские войска оккупировали Прагу. В марте же фашист Франко вступил в Мадрид. Чехословакия и Испания оказались под игом фашистских диктаторов.

Снег таял, весна была сказочно прекрасной. У самого «Дома на холме» расцвело необозримое поле нарциссов. Дети с трудом прокладывали себе путь в этом море цветов, приносили домой огромные охапки, но проплешин не было видно. Аромат цветов, проникавший в дом, был настолько силен, что на ночь приходилось закрывать окна.

В городе Лиги Наций, Женеве, кишмя кишели агенты разных стран, особую опасность для нас представляли засылаемые туда целыми косяками гестаповцы. Немецкие эмигранты делали все возможное, чтобы вырваться из этого, некогда надежного, убежища, и чем дальше, тем лучше. Мееле, побывав в гостях у Лилиан, вернулась чрезвычайно озабоченной. Лилиан рассказала ей, что ходят слухи, будто евреев с просроченными паспортами будут отправлять на немецкую границу.

— У тебя паспорт просрочен, — сказала мне Мееле.