ГОНИТВА

Про Юлю с подружками от начала до конца Айзенвальд выдумал. По разрешению ротмистра Матея Френкеля были негласно обысканы Юлина квартира, дома ее немногочисленных подруг и особняк аманта Батурина, ожерелья не нашли. Повторно допрошенная младшая Легнич утверждала, что никакого ожерелья у сестры не видела и не знает, а если и был ей какой такой подарок от покойных дяди либо жениха, то укрыть бы она его от Юли не сумела. С чем Айзенвальд полностью согласился. Попутно с Юлей были втихую допрошены ксендз на Антоколе, куда сестры ездили до появления Казимира Горбушки, арендатор Кундыс и владельцы фольварков, соседних с Волей. Никто зеленого ожерелья у паненок Антониды или Юли припомнить не мог, и все как один утверждали, что ни в августе, ни до того, ни после старшая панна Легнич куда-либо из дому не выезжала. Соседи вообще не склонны были привечать панну, гордую и бедную, как костельная мышь, да еще из семьи казненных мятежников. Конечно, Антя могла убраться тайком на бологоле: местные габреи держали извоз навроде эуропейских дилижансов, хотя и попроще – обыкновенная телега, везущая из местечка в местечко пассажиров и груз. Но ни один из возчиков паненку по описанию не узнал. Ни устрашение, ни обещание награды языки не развязали. Так что сказку о фамильном ожерелье Генрих рассказывал на всякий случай.

– От же стерва! – всхлипнула Бирутка. – Врет – не краснеет. Мы же голые после бунта вышли – в чем были, в том есть. Последнее продали, чтобы Марию с Вацлавом по-человечески схоронить, – точно забывшись, она назвала бывших хозяев просто по имени. Стиснула полные руки.

– Панна Бирута! – подкатился Кугель.

– Да и не стал бы никто зеленые камни носить! Грех…

– Почему? – отрываясь от тарелки, удивился Тумаш. – Зеленые яхонты, сиречь благородные изумруды, добываемые в Кейлонской земле, красой не уступающие адамасам – камень мудрости, хладнокровия и надежды, – он говорил медленно, подняв глаза к потолку, явно цитируя какой-то старинный труд о минералах. – Туркус – бирюза, приносящая счастье в любви и мирящая супругов; берилл из рода аквамаринов, похож цветом на прозрачное море. Хризолит и хризопраз, делающие взгляд зорким; также маньчжурский нефрит – обладатель пяти достоинств, равных пяти душевным качествам человека – мягкосердечию, умеренности и справедливости, познанию наук…

Откуда-то появилась пятнистая кошка, прошлась у стола, потерлась о ноги и, вспрыгнув наверх, стала облизывать тарелку Занецкого. Нотариус, не забывая обмахивать платком Бирутку, негромко хрюкнул. Тумаш очнулся, подхватил наглого зверя под лапы и скинул прочь. Стряпуха вытерла краем передника мокрые глаза:

– Ложитесь спать, панове.

Бросила на лавку домотканые постилки и кожухи, приволокла сенники и подушки в цветастых наволочках. Молчаливый Януш выгреб угли из печи, закрыл вьюшку. Лучинка в светце догорела, и сделалось совсем темно. Тумаш заснул сразу, переливчато засопел в обе дырочки. Кугель, слышал Айзенвальд, ворочался с боку на бок, потом прошлепал по полу и исчез надолго. Генерал догадывался – где. Пахолок кряхтел и постанывал на печке. После слез, шуганув зашипевшую кошку, загремел в закуте за занавеской. Плеснула вода: похоже, парню захотелось попить. И во двор. Воротившись, Януш подошел к постояльцам. Зрение Генриха успело приспособиться к темени, изрядно разбавленной заоконным серебром. Кутаясь в кожух от сквозняков, притворяясь спящим мужчина смотрел сквозь ресницы, как костлявая фигура пахолка с растопыренными пальцами, ощупав пустую постель нотариуса, покачиваясь, поворачивает к нему. Трясет за плечо:

– Пан, слышь? Проснись. Не езди туда.

– Почему? – старательно зевнув, переспросил Айзенвальд.

– Не ездите. Беда будет.

И, видимо, сочтя свой долг исполненным, Януш вернулся на печку и захрапел.

В эту ночь Айзенвальду приснился засохший ельник: колючий, понизу обросший лишайником и паутиной, темный и жуткий – точно здесь собрались все ели, выброшенные после рождества. И ели горестно трутся голыми ветвями, а под ними натрусилась и слежалась желтая иглица.

По ельнику бежали волки. Смарагдами сверкали в темноте глаза. Впереди трухал одноглазый вожак, огромный и белый. И вдруг остановился, точно налетел на стекло. Ощетинился. Завыл. И одинокий зеленый глаз пялился Айзенвальду в лицо.

– Волки Морены, – сказали над ухом, в сиплом голосе звучала насмешка. Но когда генерал обернулся – никого не увидел.

– Волки просыпаются накануне холодов, и Хозяйка Зимы отдает им смарагды своего ожерелья. Их царство длится всю зиму. А весной волки возвращают госпоже свои глаза и засыпают в непролазных чащобах до осени. И никто не сыщет их логова. А сыщет – не вернется. Но благодаря одному меткому… х-х… стрелку Морена не досчитается яхонта в ожерелье этой весной. Стрелку дорого придется заплатить…