ГОНИТВА

– Дорого-дорого-дорого, – закричало в еловом голье, захохотало, заухало. Потом оправой ожерелья высверкнула луна – и Айзенвальд проснулся. Лучина догорела, сквозь щель в занавесках в кухню сеялся сумеречный, ледяной свет. Ветер выл, шелестел между рамами. Похрапывали спящие. Айзенвальд подтянул кожух к подбородку. Повернул голову к заоконному мерцанию, перечеркнутому тенью. Но еще прежде, чем обозначилась фигура, потек аромат: снега, хвои и почему-то шиповника. И надорванным скрипом полозьев отозвался волчий вой.

Нельзя дважды войти в одну и ту же реку, думал сквозь сон Айзенвальд. Нельзя возвратить прошлое и полагать, что все будет по-прежнему. Время окрасило былое в романтичные тона, и кажется: как было хорошо, и думается: как бы вернуть. А разочарование от возвращенного будет острее, чем если бы его не случилось вовсе! Разочарование заставит возненавидеть Северину, если та вдруг вернется. Как смешны и морщинисты былые возлюбленные… и как хочется все повторить, воскресить – это как плач по утраченной молодости.

Но Морена ждала за окном в похожем на иней уборе, и в серебряной оправе ожерелья на ее груди волчьим глазом сиял скользкий, как сало, зеленый камень.

"Это то, что я позвал…"

– Ты попал в него, – прошелестела женщина. – Теперь в моей стае будет одноглазый волк.

Утром Айзенвальд не мог понять, причудился ему этот разговор или был на самом деле.

Еще не светало, когда и хозяина, и постояльцев потянуло во двор, и как ни бережно приоткрывались двери, их сотрясение и вползающий вслед зимний холод заставили отставного генерала очнуться. Подтянув к груди колени, он плотней завернулся в кожух, стараясь урвать еще немного сна. Сквозь ломкую дрему доносилось к нему уютное коровье мычание за стеной, скрип за окнами – то ли деревьев от мороза, то ли снега под шагами. Потом Януш внес охапку дров, но, пожалев сон гостей, не бросил ее с размаху на пол, а бережно опустил. Развел в печи огонь, и ласковое тепло постепенно согрело кухню, настывшую за ночь; наледи с окошек потекли грязными ручейками вниз. Огонь проглотил темноту, заскакали живые тени. Потом зажурчало, переливаясь в кувшины, молоко. Тут не выдержал, вылез из постели невесть когда воротившийся Кугель, поджимая пальцы в шерстяных носках, пропрыгал к столу, запрокинул кувшин над лицом-луной. Белые ручейки потекли в рот и мимо по подбородку. Опростав горлач до половины, нотариус смачно крякнул, и присосался снова.

Появилась хмурая со сна Бирута, спроворила завтрак из вчерашнего. По ее виду ясно читалось, что ждет не дождется, когда гости уедут. Лицо стряпухи было красным и помятым, в сторону Кугеля она не смотрела.

Тумаш и Януш наперегонки хватали холодные вареники, будто их до этого неделю не кормили.

– А что? – небрежно поинтересовался Айзенвальд у пахолка, – панна Легнич в Краславку на ярмарку в конце лета не ездила?

Парень, не дожевав куска, уставился на Генриха стеклянными глазами.

– Не ездила, – пробурчал он. И, оказав куда большую, чем вчера, разговорчивость, шамкая, объяснил: – Не с чем, так чего зря пяты топтать… А сестра, да дом, да огород еще…

И, сочтя разговор законченным, нагнулся над миской.

Кугель, управившись с завтраком, потирая пухлые ладошки, "ласкаво" попросил запрягать. Мужчины, попрощавшись с Бирутой и пообещав заглянуть на обратной дороге, вышли во двор. Круглое розовое солнце медленно вставало над заснеженным садом. Мир был морозным, звонким и каким-то по-особенному чистым, и Генрих подумал, что, вопреки страхам Януша, нынче будет хороший день.

Он не особо огорчился, что свидеться с Антонидой не пришлось.

Во-первых, в доме покойного Гивойтоса и без того могло отыскаться много интересного. А во-вторых, основанная на знании фактов и умении уложить их в систему интуиция подсказывала, что лучше не допрашивать панночку "в лоб" и даже не встречаться с ней нарочно. Что же до свидания невзначай… Айзенвальд все к нему подготовил, а дальше Божья воля. И поэтому, когда в окне наверху дрогнула занавеска, отставной генерал равнодушно отвернулся, подбирая поводья. Суетился, что-то перекладывал в санках Кугель. Надрывно скрипели растворяемые пахолком и Занецким ворота. Отвечая им, звонко лаял пес.

– Вы кто?! Что вам здесь нужно?!

Кугель подпрыгнул, и, огибая сани, покатился к крыльцу, распахнув руки, точно вознамерился облапить вылетевшую паненку:

– Позвольте лапочку!… Панна ласкава! Душенька!

Айзенвальд с трудом удержал смех. Антя, в кожушке, наброшенном на исподнее, и коротких валяных сапожках, испуганно отшатнулась к двери, которую за собой закрыла совершенно зря. Лицо девушки оказалось землистым, ржавые волосы растрепались – то ли не успела причесаться со сна, то ли утратила желание заниматься собой. Кугель умудрился чмокнуть ее в ладошку, несмотря на сопротивление.

– Да кто вы такой?! – крикнула старшая Легнич со слезами в голосе.