ГОНИТВА

– Пожалел волк кобылу!… – в поле зрения Гайли, заслонив сруб и расплескавшее хрусталь воды и резко подпрыгнувшее ведро, вошел молодой, куда моложе Гайли, парень. Серая свитка его была перепоясана алым шарфом с накрест заткнутыми пистолетами, сбоку висела сабля-зыгмунтовка. За проволочные кудри уцепилась серая конфедератка с "Погоней"[49], а в руке, обильно кропя водой штаны и сапоги, болталось второе ведро.

Гайли моргнула. Рукой с грязным бинтом, перетянувшим запястье, отодвинула со лба волосы. Парень охнул. Его лицо по-детски вытянулось, пухлый рот округлился. Как у ребенка, которому вдруг разрешили прокатиться на настоящей "взрослой" лошади.

– И чаво? – поинтересовалась бабка из-за спины.

Не обращая на нее внимания, парень поклонился Гайли, перекинув ведро в левую, а правую руку прижав к сердцу:

– Мирек Цванцигер, к услугам панны гонца.

– Игде?! – встряла неугомонная бабка.

Гайли прыснула.

– Дурень, – припечатала старуха.

Мир перед Гайли вдруг резко расширился, вместив пустошь, поросшую лозняком и вереском. Над серо-желтыми "котиками", обсадившими красные ветки, сыто гудели пчелы. Пустошь незаметно переходила в лесную опушку с чахлыми кустами малины и сухими стеблями прошлогодних крапивы и бурьяна. А дальше, синими уступами поднимаясь к ясному небу, начинался настоящий лес. Мирек оглянулся на шевельнувшиеся на опушке кусты:

– Панна идет со мной. Пожалуйста. Панне помочь?

– Рехнулся, – проскрипела старуха.

– За нами погоня. Будет тут. Скоро.

Гайли оглянулась. Напротив леса оказался распаханный огород, обведенный изгородью из жердей, а далеко за ним и за ручьем, который можно было угадать по густым кустам вдоль берега, виднелись между старыми деревьями бревенчатые постройки с соломенными крышами.

– А там знают?

– А то, – Мирек смешно почесал затылок. – Вон, сочит, чтоб всю воду не унесли.

– А зачем вам столько?

– Коней поить, – насупился шляхтич.

Глядя на его румяные, покрытые легким пушком щеки, оттопыренные уши, пухлые губы и синие добрые глаза, Гайли не чувствовала угрозы. Лишь хитринку по отношению к въедливой старухе да искреннюю и немного наивную, подкупающую заботу к себе. Гайли оторвала от скамейки грязное усталое тело. Мирек бережно поддержал ее под локоть:

– Панна ранена?

– Не знаю… – вздохнула она, приноравливаясь к широким шагам спутника. Рассуждать и думать Гайли будет потом: как оказалась у этого колодца и леса, что делает здесь, и вообще… похоже, к беспамятству ей не привыкать. Разберется.

В бору, выпутавшись из малины и бересклета, к ним подбежала пухлая девушка, одетая точь-в-точь, как спутник Гайли; оленьими серыми глазами уставилась на гонца.

Та оттянула давящую зеленую низку на шее, подумав, что ружанец за зиму вырос вдвое. По крайней мере, так ей показалось.

Мирек хмыкнул:

– Э-э, сестренка. Это не привидение! Да! Панна Франциска Цванцигер, моя кузина. Панна…

– Гайли.

Франя отважно улыбнулась, покосилась на руки Мирека. Тот, окропив молодую крапиву, отбросил ведро:

– На загон мы напоролись, вот. Часа на три всего опередили. Так раненые у нас и кони устали.

– Это повод лес поливать?

Услышав вопрос Гайли, к ним подошел еще парень, упитанный, вальяжный, но такой же русый и сероглазый, как Франя с Миреком. Хотел выговорить сердито, но разглядел звезды гонца. Несколько опешив, протянул девушке руку:

– Цванцигер Михал, можно Мись.

Похоже, отрядом командовали эти трое, остальные семеро, хмурые бородатые мужики в серых свитках: кто сидел в стороне, привалившись к стволу, кто возился с конями, – лишь косились в их сторону.

– Просто так немцы в лес не полезут, – докончил Михал за брата. – Непременно спросят на хуторе, сколько нас. А нас там не видели, зато ведра бабка считала. Много ведер – много коней – много повстанцев.

Мирек с Франей захихикали.

Мись протянул Гайли плащ и сухую попону:

– Завернитесь. Потом Франя с вами запасной одеждой поделится. Мирек, веди Мишкаса.

Толстяка послушались беспрекословно.

Буланый красавец-конь, похоже, из-под убитого, артачился, стриг ушами, хлестал по крупу длинным хвостом, даже пробовал Мирека укусить. Но при гонце успокоился, положил ей голову на плечо, нежно подышал в ухо. Гайли погладила атласную шкуру, осмотрела упряжь с серебряными бляшками, высокое удобное седло, подтянула стремена:

– Бедный мой. И яблочка для тебя нет, и жаль грязным задом на красу такую садиться. Но мы с тобой поладим, правда?

Мишкас фыркнул, соглашаясь.

– Куда теперь? – пухлая Франя держалась в седле мешковато, но прочно.

– К Волчьей Мамочке, – отозвался Мись. – Оставим там раненых.

Гайли про себя подивилась странному прозвищу, не вызвавшему в других ни смеха, ни недоумения. То, что гонец едет с инсургентами, обсуждению не подлежало. Даже теперь, когда Узор походил для нее на выцветший, расползающийся под пальцами ручничок с деревенского кладбища, Гайли чувствовала врага – густое облако злости и азарта песьей своры, взявшей след. Но у хутора, где девушка очнулась от зимы, свора заметалась, запуталась и остановилась.