Гонка за счастьем

— Вы же все время задаетесь вопросом — какое общество вы должны строить? Заметь — строить!.. Не получать удовольствие от жизни, а что-то все время строить, за или против чего-то бороться… А надо не строить, не бороться, а просто нормально жить и монотонно, исправно работать, на базе приличных законов — их вам действительно давно пора менять — вот и все нравственно-экономические основы…

Она понимала, что говоря «вы», он действительно не всегда имел в виду конкретно ее — она ведь ничего не спалила, не покорила и даже не освоила, если не считать французского языка и правил дорожного вождения… да и это ей не так уж хорошо удалось, судя по последнему инциденту, — вот и с ним, казалось бы, говорили на одном языке, но все меньше и меньше понимали друг друга… «Вы» в его речи было собирательным образом русской безалаберности с налетом ненавистной ему совковости, которая, по его словам, «вечна и неистребима, въелась в людей — почти на клеточном уровне»…

Многое из того, о чем он говорил, было достаточно убедительным и логичным, кое в чем с ним вполне можно было бы даже согласиться, и раньше она так бы и сделала — она не считала себя ура-патриоткой и была способна критически оценивать все несуразицы родимого бытия. Но не сейчас, потому что эта его отвратительная манера последнего времени постоянно наставлять, поучать и судить раздражала ее настолько, что она, стараясь не сорваться, заводилась и спорила с ним по любому поводу, едва сдерживаясь от желания хорошенько двинуть его… Не опускаясь до прямых ссор и конкретных обвинений, он излагал свои взгляды в общем виде — его как будто прорвало, и любое высказывание или эпизод, даже без видимого повода и без всяких оснований — как и эта надуманная утренняя сцена, — выливались в очередной русофобский анализ, сравнение или комментарий.

Справедливости ради следует сказать, что он без особого пиетета относился и к французскому истеблишменту, и ко многим сторонам французской жизни. Но при всем при том Франция безоговорочно полагалась центром Европы — даже ее история представлялась ему, скорее, чем-то вроде увлекательного приключенческого романа, не в пример кошмарному и беспросветному российскому ужастику. Россия же приговаривалась быть в принципе неспособной к упорядоченной, цивилизованной жизни, а русские обрекались им на вечное порабощение — идеями, личностями, религиями, системами, потому что «они, скорее, община, толпа, орда, союз, сообщество, содружество, наконец — что угодно, как вам больше нравится, ведь вас так и тянет к очередным слияниям — но только не нация отдельных личностей».

Понятное дело, в пылу красноречия ему угодно было забывать историю своей собственной страны с ее кровавыми завоеваниями, подавлениями, заговорами, казнями, тюремными застенками, революционным террором и национальным позором — гильотиной; он исходил лишь из авантюрно-романической развлекательности отдельных исторических эпизодов, подобных которым при желании можно было бы в немалом количестве отыскать и в русской истории. О том же, что к слиянию тянется почти весь цивилизованный мир, он также предпочитал в данном случае не вспоминать — клеймить так клеймить…

Неужели все мужики уж если умные, то обязательно — самоуверенные, нетерпимые и зануды?

Хотя ведь раньше он таким не был…

И с чего это она полезла вдруг в воспоминания? Одно другого противнее…

Все, пора остановиться и дать себе передышку, день и так не из лучших, и хорошо, что он уже заканчивается, — она тормозит, въезжая под арку, и, как обычно, поставив машину в цокольный гараж, идет к лифту.

Лифт не работает — и это в Париже… Хотя не стоит слишком придираться — это всего лишь второй случай за четырнадцать лет… Консьерж извиняется и объясняет, что уже позвонил в аварийную службу и они обещали немедленно прислать дежурных мастеров…

— Ждать не стоит, мадам, — было это почти два часа назад, но пока никто почему-то не появился. Мне очень жаль — вам придется подниматься пешком…

Что ж, придется тащиться на восьмой этаж… Эйфория оказалась временной. Сегодняшний день так измотал ее, что не осталось сил даже для раздражения на неожиданно возникшее препятствие — бывают же такие дни, когда все не складывается, — и она обреченно начинает восхождение, отсчитывая этажи и периодически останавливаясь, чтобы передохнуть…

Ну, вот и все, заканчивается и эта пакость, неужели последняя на сегодня? — доползла, наконец… Белла бессильно роется в сумке — не хватало только, чтобы она забыла взять с собой ключи… но нет, ключи на месте, просто забились за косметичку… Хочется лишь одного — рухнуть на диван и хотя бы на время отключиться, ведь завершение трудного дня таким марш-броском — уже полный перебор… Она открывает дверь, и ей вдруг становится не по себе от непонятного предчувствия…

ГЛАВА 3