Гонка за счастьем

К этому можно было относиться по-разному, ну и относитесь, пожалуйста, месье, так, как вам будет угодно, можете продолжать высокомерно поднимать эстетствующие брови и сколько угодно испускать снобистской иронической желчи — ценность и искренность этого жеста все равно ничем не умалить. Вам просто не дано понять, ну нет у вас приспособления для такого понимания, что это — оторвано от себя и сделано исключительно искренне, от этой самой русской, теперь малоинтересной вам души, которую, помнится, вы некогда ценили, но до конца распознать, что же именно порою стоит за ее движениями, оказались неспособны. Да, понять такое невозможно — вы бы уж точно не стали так опустошать и без того тощий кошелек из одного лишь желания сделать приятное какой-нибудь двоюродной бабульке, у которой грядет день рождения, или троюродной тетушке, а то и просто приятной соседке. Зачем вам эти малозначительные и неконструктивные детали — ненужные общения с второстепенными людьми? Незачем вам и их тривиальные радости, от которых они просто заходятся — уже при одной только мысли о том, что о них вспомнили, не забыли даже там, в самом Париже… Не поймете вы и того, что в такой момент никому и не важно, каков сам подаренный предмет и его цена, а всем хорошо просто от самой душевной памяти, которая и есть истинная ценность. Не дойдет до вас и апофеоз этого праздника души — мгновение обоюдного радостного слияния в понимании и симпатии друг к другу, хотя бы на это короткое, но такое замечательное и очищающее время. Высокая нота момента, как правило, завершается ответным жестом, о котором впоследствии вполне можно и пожалеть, но сейчас — сейчас возможно все — отдариться нужно щедро, от этой самой, бросаемой в крайности, души, от всего переполненного сердца, самым лучшим, вплоть до уцелевшей еще с прежних времен старинной брошки с бирюзой или немедленно снятого с пальца единственного агатового колечка. Душа парит и просит песни…

Ее же умиляли и забавляли родимые парадоксы — Лувр и трусики, Версаль и шлепанцы… Все это было трогательно, объяснимо и понятно, поэтому она терпеливо улыбалась и без раздражения сопровождала подруг, напоминая лишь о времени. Без сопровождения девчонки не справились бы, ведь с французским у них было не очень, да и с платежеспособностью — тоже…

Заканчивались визиты также на ударной ноте — прощальными застольями в лучших ресторанах с самой изысканной кухней. Недолгое пребывание подруг стоило, как правило, уйму денег, зато их восторгам не бывало конца, и, задыхаясь от впечатлений и усталости, они в результате выносили единодушный приговор — ты самая удачливая из нас! — совершенно искренне и без малейшего сомнения.

В такой суете нечего было и думать о том, чтобы отнимать время на себя, и хотя Клер на всю неделю полностью брала на себя заботу о Мари, дома приходилось крутиться волчком, не просто создавая приятную, непринужденную атмосферу, но при этом и контролируя ее — все продумать-устроить, всех накормить-разложить… Галопирование по Лувру или короткие передышки в кафе после набегов на магазины также мало располагали к публичному копанию в себе и неспешному душевному излиянию… Для откровений вообще нужно или сильно «дозреть», или выдвигаться самой, на нейтральную территорию, поэтому она и не нагружала подруг своими тревожными мыслями и ощущениями — у себя ведь следовало оставаться прежде всего гостеприимной хозяйкой, думая об удобствах гостей и обслуживая лишь их программу…

Да и что конкретно можно было бы выносить на круг? По сравнению с их определенными трудностями все ее проблемы были какими-то затаившимися, «из области иррационального», как сказала бы Женька… но жизнь ведь и состоит из деталей, которые, сцепляясь, формируют главное…

Да, ожидание чуда — было, но самого чуда не произошло… Врожденный оптимизм и гордость не позволяли ей жалеть себя, ныть и жаловаться — напротив, она старалась не зацикливаться на мелочах, видеть главное. А главное заключалось в том, убеждала она себя, что жизнь, наконец-то, вступила в полосу стабильности, если рассматривать ее по формальным составляющим, среди которых самая важная — веселая и, слава Богу, сейчас вполне здоровая дочь. Наконец началась собственная стабильная финансовая независимость, повезло даже с родными мужа — с Клер, матерью Виктора, они по-настоящему дружны… Что же касается брака, то здесь особых оснований для радости почти не было, особенно в последнее время. Но когда она сравнивала свою семейную жизнь с жизнью своих знакомых, то картина казалась не такой уж и удручающей…

Объективно говоря, это была не самая худшая пора ее парижской жизни, особенно если вспомнить тот кошмар, через который ей пришлось пройти после рождения дочери… Все эти страхи, к счастью, в прошлом, а в настоящем, если абстрагироваться от необъяснимых метаморфоз в поступках Виктора, имеется немало оснований для внутреннего покоя и радости. Но почему-то ни того, ни другого не было и в помине — видимо, абстрагироваться не удавалось…