Гонки с дьяволом

— Да! Зла и пороков рода человеческого. Вы правы в том, что я его ненавижу. Более того, я скажу, что насилие нецелесообразно. И вот почему. Насилие имеет две стороны. Первая — принуждение. Принуждение к какому-то действию. Но если человека будут принуждать к тому, что он не хочет делать, то, естественно, это вызовет его внутреннее сопротивление и он сделает, скажем, требуемую от него работу, но — некачественно. Во всяком случае хуже, чем если бы он отдал по собственной воле. Видя такое отношение к труду, насильник ужесточает свои требования, но ужесточение требований приводит к еще большему внутреннему сопротивлению насилуемого, отвращению его к принудительному труду. Поэтому насилие не только безнравственно, но и нецелесообразно.

Вторая сторона — запрещение. Что происходит, когда людям запрещают то, что они считают необходимым и целесообразным? Несмотря на запрет, они делают то, что считают нужным, но тайно, скрыто, подпольно. Не так ли? И поскольку — тайно, то полностью выходят из-под контроля. Порочное в этом случае становится еще более порочным.

Я заметил на камине ручной динамометр. Я дал его отцу Серафиму.

— Попробуйте сжать, — попросил я.

Стрелка динамометра поползла и остановилась на делении 35.

— Ого! — польстил священнику Алексей. — А вы, пан отче, крепкий мужчина.

Тот, довольный похвалой, улыбнулся и попытался сжать прибор сильнее. Стрелка чуть дрогнула, поползла и остановилась на делении 40.

— Хорошо! — сказал я. — Теперь попробуйте удержать стрелку на этом делении.

Через пару минут на лбу преподобного Серафима выступил пот. Стрелка дрогнула, поползла влево, полминуты удерживалась на делении 30, потом сползла до 20. Наконец священник не выдержал и разжал руку.

— Теперь давайте проанализируем наш эксперимент, — предложил я. — Вы совершили насилие над этой системой, заставляя ее производить нецелесообразные с «точки зрения» этой системы действия, приводящие к деформации пружины. Сила противодействия пружины пропорциональна вашим усилиям. И чем больше требования к ней, тем больше сопротивление. Вы разжали руку и, следовательно, прекратили насилие, то есть насилие не доведено до конца. Теперь подумайте, в каком случае насилие могло бы быть доведено до конца, чтобы стрелка динамометра не смещалась? Священник подумал и сказал:

— Если бы я сломал динамометр.

— Совершенно верно! Завершенное насилие, то есть отсутствие сопротивления, возможно только при поломке системы. Теперь представьте вместо динамометра человека. В каком случае будет завершено насилие?

— В случае смерти…

— Физической или духовной. А это — одно и то же. Итак, ни одно насилие по отношению к человеческому обществу не может быть доведено до конца, если мы хотим сохранить это общество. Вы согласны? Вы, конечно, помните, что у нас в семидесятых и в начале восьмидесятых годов под видом борьбы с капитализмом, вещизмом и прочими «измами» была запрещена всякая индивидуальная трудовая деятельность. В данном случае бюрократия совершала акт насилия по отношению к населению. А каков результат? Запрет привел к извращению. То есть индивидуальная трудовая деятельность продолжалась, но тайно и подпольно. Необходимых материалов, сырья, естественно, в продаже не было. И то, и другое воровали на производствах, стройках. А чтобы скрыть недостаток лимитированного товара, в бетон при строительстве мостов, АЭС добавлялось больше чем положено песка. Воровали кожу, спирт на обувных фабриках. И обувь, которую выпускали эти фабрики, получалась некачественной. Воровали на мясокомбинатах, а в колбасы добавляли больше сои и т. д. и тому подобное. Вот вам подтверждение, что запреты приводят к извращению. Затем у нас начались явления более грозные. Насилие стало ломать людей. Появились нежелание работать, алкоголизм, наркомания. То есть мы были на грани завершения насилия — ломки всей системы. И теперь еще один нюанс. О чем, скажите, вы думали, когда сжимали динамометр?

— Чтобы стрелка оставалась на месте.

— Вот! Вы ни о чем не могли думать, кроме этого. Не только насилуемый зависит от насильника, но и принуждающий намертво привязывается к принуждаемому. Он уже лишен возможности творчески мыслить и не принадлежит самому себе. Истощая насилуемого, он истощает и себя. Оба — и насильник, и насилуемый являются пленниками нецелесообразной системы.

Отец Серафим выслушал меня внимательно. Потом встал, оправил рясу.

— Может быть, вы и правы, — неуверенно проговорил он, — может быть! Мне трудно сейчас вам ответить. Мир так изменился. И все же, как вы относитесь к тому, что происходит в Пище?

— Отношусь, как к прискорбному факту, но вмешиваться в их жизнь мы не будем и Вам не рекомендуем.

— Да чем они вам мешают, отец Серафим? — Алексей тоже встал, подошел к священнику и взял его за руку. — Оставьте их в покое! Пусть живут, как хотят.

— Беспокойный поп! — сделал свое заключение Алексей, когда священник ушел.

— М-да-а… — протянул я, — уж третий раз с ним беседую.

— Ты вроде бы стараешься его переубедить…

— Не столько его, сколько — себя.

— Вот так?