Гонобобель (сборник)

Чтобы праздник не превратился в борьбу за живучесть, решили из бухты не выходить, а спрятаться от ветра и волны за старыми ржавыми плавучими мишенями рядом с берегом. Дед накрыл по-праздничному – со скатеркой. Доктор сразу взял шефство над Петром Сергеичем, он помог вытащить из футляра баян и просунуть руки в ремни. Инструмент впечатлял – сиял черным лаком, блестками искрили никелированные уголки мехов, а загадочная надпись «SCANDALLI» на решетке у грифа сияла серебром и завораживала. Интересно, как слепой мог содержать инструмент в таком состоянии?

Баянист сложил пальцы рук в замок, вытянул руки перед собой и хрустнул костяшками, поправил ремень на правом плече, поелозил задом по сидушке, положил руки на клавиатуры, раздвинул меха и вжарил песню крокодила Гены «С днем рождения». Последний аккорд был встречен громким «Ураааа!». Гросс-адмирал прослезился:

– Ну спасибо, Сергеич, уважил.

Доктор вложил слепому в правую руку рюмку, а в левую бутерброд с салом и маринованным огурчиком. Выпив и закусив, маэстро, с учетом интересов собравшихся, сыграл газмановскую «Ты морячка, я моряк, ты рыбачка, я рыбак». После аплодисментов снова выпили и закусили.

Через час концерта на воде репертуар баяниста приблизился к репертуару ансамбля «Морская душа», и Дед запел – «Растаял в далеком тумане Рыбачий…». Постепенно на берегу собралась группа зрителей, активно участвовавших в происходящем. С берега доносилось:

– Про Севастополь давай!

Петр Сергеич летал пальцами по кнопочкам, как будто они были без костей, изрядно поддавший Дед старательно выводил – «…Севастополь, Севастополь, город русских моряков…». Шпак, Морев и Доктор пытались подпевать нестройным хором.

Доктор пил мало и хмелел быстро, во время очередного перерыва на тост он попросил сыграть народную песню «У церкви стояла карета». Кроме Доктора слов никто не знал, и он звездил, пел старательно, с подвыванием, так пел, что очки запотели, – «…Горели венчальные свечи, невеста печальна была…» Исполнение было встречено бурными аплодисментами и на берегу, и на ялике.

Потом были «Яблочко», «Белый пароход», «Морская душа», «Раскинулось море широко» и много других красивых песен о море и моряках, пока Дед не осип. Отдыхали душевно – и напелись, и напились, нахохотались и наговорились на год вперед.

Напоследок спели «Варяга», как водится, хором и стоя.

Баянисту дали передых, Дед с жалостью, от сердца спросил:

– Хороший ты человек, Сергеич, жаль, что слепой. Как ты, бедолага, с этим живешь, все время в темноте?

– Да, мой мир черный, но я привык, и мне в нем хорошо. Мой мир без цветов, зато он полон запахов и звуков. И не нужно меня жалеть, я могу то, что недоступно вам. Единственное, что меня все время волнует, – страх падения. Это состояние трудно объяснить, как будто ты всю жизнь ходишь по краю пропасти и в любой момент можешь ощутить бездну под ногами.

Он был так искренен, что у Доктора по щекам покатились слезы, щемило гадкое чувство, казалось, что каждый из присутствующих виноват уже тем, что зряч.

Гросс-адмирал нарушил тягостное молчание:

– Ну что, по последней и возвращаемся.

Баяниста развезло, Доктор помог ему снять инструмент и аккуратно уложил его в футляр. Дед налил по трети стакана и струганул сыра с колбаской. Доктор протянул музыканту стакан, тот, пьяно покачивая головой, возмутился:

– Ты чего это, давай полный наливай!

Все молча уставились на Петра Сергеича, тот хоть и был нетрезв, но все же понял, что лопухнулся. Гросс-адмирал вплотную придвинулся к нему и взял за грудки.

– Ах ты, сука, кот Базилио недоделанный, утоплю. А ну снимай с него жилет!

Говорил спокойно, без истерики, и стало ясно – сейчас утопит. Шпак деловито стаскивал с баяниста спасательный жилет.

– Вот падла, а я его жалел.

Сергеич, поняв, что здесь не шутят, взмолился:

– Да вы что, мужики?! Я ж артист, это у меня такой сценический образ.

Шпак убрал в форпик снятый с баяниста жилет.

– Ничего, гад, сейчас образ Муму репетировать будем.

Маэстро трухнул не на шутку, упал на колени и каялся:

– Ну виноват, простите! В конце концов, я же к вам не впередсмотрящим нанимался! Отработал честно, а оплату можно и по зрячему прейскуранту.

Гросс-адмирал смягчился, не портить же праздник, в самом деле.

– Ладно, живи пока, Паганини хренов.

Почему он помянул Паганини, было непонятно, но в его устах это явно звучало как ругательство. Что ни говори, а на Причале отдыхать умели, всегда было что вспомнить.

Откровение Павла Сквернослова

Павел Петрович Бах был человеком, мягко говоря, непростым, о таких обычно говорят «с ним не похристосуешься». Мезальянс его богатого внутреннего мира и настораживающей внешности был вызывающим, и в разных ситуациях Петрович воспринимался по-разному – от бомжа-кликуши до философа, записывать за которым не постеснялись бы и Бердяев с Флоренским.