Good Again (СИ)

На меня нападали беспросветно мрачные мысли — еще месяц назад я и подумать не могла, что снова могу оказаться в подобном состоянии духа — совсем как по окончании войны, но теперь они уже не спешили улетать прочь. Потери, бесконечные потери. Был ли вообще смысл в том, чтобы бороться за жизнь? Зачем было тратить столько сил, переносить столько страданий, если послевоенная жизнь оказалась порой труднее, чем сами сражения? Зачем любить человека, лелеять и пестовать это чувство, чтобы, когда он будет вырван из твоей жизни, мучиться в тысячу крат сильнее, чем если бы тебе вообще некого было любить?

Я не выбирала любить свою сестру Прим, по крайней мере, не я решала нашу с ней судьбу — она была предначертана звёздами. Я защищала ее, заботилась о ней оттого, что она оказалась в моем сердце как только она появилась на свет. Пит же был моим выбором. И я намеренно позволила чувствам к нему возобладать надо мной. Сама решила строить с ним жизнь. Зависеть от него так, как прежде ни от кого не зависела. Теперь же я понятия не имела, когда он ко мне вернется. И я страдала от неизлечимой сердечной боли, и мне некого было в этом винить никого, кроме себя самой.

Первая ночь наедине с собой стала сюрреалистическим погружением в мир страшных грез и безумия. В перерыве между галлюцинациями и ночными кошмарами я изобретала такие схемы, которых и вообразить было невозможно при свете дня. Прокручивала в голове идею вообще не разговаривать с ним, пока его нет рядом. Склонялась к мысли, что мне нужно научиться скрепя сердце отвыкнуть так сильно от него зависеть — не важно, в Капитолии ли он или в моей постели. Я стану равнодушной. Независимой. Свободной. Кому нужна вся эта любовная дребедень, верно?

В тот самый первый день я пыталась найти способ снова стать бесстрастной. Говорить с ним я все равно не могла: он был пока что в поезде в Капитолий — чем не отличный повод попрактиковаться. И я решила не поддаваться любви, пока эта любовь сама собой не загнется без постоянной подпитки. Решила, что он может со временем стать для меня просто одним из тех людей, кого я знаю. Не больше. Ведь так же все время и происходит, разве нет?

Все это отлично выглядело в теории, пока на следующее утро я не очутилась в кухне и не увидела его любимую деревянную лопатку, которая как часовой стояла в чашке среди других кухонный принадлежностей. Я вытащили на свет божий его все еще перемазанный мукой фартук, который так и не смогла себя заставить отправить в стирку — ведь он хранил неповторимое смешение его ароматов: муки, ванили, дрожжей с ноткой корицы и того чисто мужского запаха, который был присущ ему одному. Я поднесла ткань к носу и глубоко вдохнула. В тот же миг моя решимость не просто пошатнулась, а сразу же растаяла, обратившись в слезы на моих щеках, пока я мчалась назад в кровать. Часы в тот день стали моим главным противником, пока я дожидалась, когда же у меня появятся хоть какие-то новости о нем. Так провалился мой смелый план с корнями вырвать его из сердца.

Также я быстро поняла, что ни за что не пойду на озеро одна. Оставалось лишь сожалеть о том, что я показала Питу это свое тайное убежище, ведь теперь оно было неотделимо от него. Так что больше никаких одиноких вылазок на рыбалку — мне было бы не вынести столько душевной боли. Я бы смотрела на камыши, а видела бы его, сжимающего в руках растение, в честь которого меня назвали: сочные зеленые стебли, разбухшие от воды сизые клубни. В ушах бы у меня звучала его тяжелая поступь, и меня бы скрючило от невыносимого желания снова услышать уверенный сильный стук его сердца, прижавшись щекой к его груди. Я бы ощущала его прохладные после купания руки у себя на поясе, твердую почву, на которой лежала, и солнце у него над головой, когда он накрыл мои губы своими…

Нет, на озеро мне было никак нельзя. Поэтому в качестве спасения от одиночества, лекарства против его отсутствия, мне оставалась одна лишь охота. Я вернулась к тому, от чего ушла, и мне было едва ли не хуже, чем когда-то, в самом начале пути. Стоило мне услышать телефонный звонок, и вся моя наносная решимость трескалась и облезала, как обгоревшая кожа, и я бросалась снять трубку, если уже не сидела возле телефона, изнывая от тоски по нему. Потому что он был мне нужен. И пытаться быть равнодушной к Питу было все равно, что пытаться больше не дышать. Я могла выдержать это не дольше тридцати секунд. Потом в груди все начинало болезненно гореть, заставляя меня сделать глубокий вдох. У меня не было выбора — и я снова начинала вдыхать и выдыхать, испытывая разом облегчение и безнадежность от своей капитуляции.

***