Good Again (СИ)

Вскоре до меня донесся шелест снимаемого пальто, непривычный теперь стерильный запах, который, кажется, вызывал некогда отвращение. Бледное лицо в обрамлении темных волос, холодное прикосновение трубки стетоскопа, легкая пальпация кожи на моей руке. Я слышала, как возле меня что-то обсуждают, но не желала вслушиваться, и представила себе, что это лишь насекомые, которые громко жужжат над ухом и глубже зарылась в подушки. Потом все стихло, и я постепенно расслабилась и продолжила созерцать трещину пониже подоконника.

Сквозь полудрему я услышала как тихо приоткрылась дверь спальни. Звук проник в клубы окутывавшей мою душу мглы, как рассеянный свет далекого прожектора. Мне вспомнилась нарисованный в одном из школьных учебников маяк на высоком гранитном уступе, святящий проплывающим кораблям сквозь туман и брызги волн — он посылает свой сигнал утлой рыбацкой лодке, затерянной в штормящем море.

Потом послышались шаги, но это была вовсе не тяжелая походка Пита, и это неожиданное для меня явление против моей воли, болезненно вернуло меня в настоящее. На сей раз в моей спальне раздалось цок-цок — легкие ноги на невероятно высоких каблучках. Мне была известна лишь одна особа, которая носит подобную обувь и при этом допущена в мой дом. И я сильней скукожилась под простынями, в надежде, что уже моя поза выразит, насколько я не нуждаюсь сейчас в компании других людей.

Шаги тут же стихли. Возможно, она озирала комнату и неподвижное, напряженное тело под грудой толстых одеял. Она не шевелилась так долго, что я даже стала забывать о ее присутствии, когда она обошла кровать и присела рядом со мной. Я чуточку разлепила веки, чтобы увидеть, что она смотрит на меня: грустно, с нежным выражением в светло-голубых глазах. Она так и сидела рядом, пристально разглядывая меня, как нечто нереально интересное. Потом же она подняла голову и обвела взглядом спальню, удовлетворенно кивнув сама себе.

— Мне нравится этот оттенок зеленого. На его фоне мебель смотрится просто отлично. И он очень идет тебе и успокаивает. Цвета, знаешь ли, многое рассказывают о людях, я всегда обращала на них внимание: о людях очень многое говорят вещи, которыми они себя окружают, — Эффи жестикулировала маленькой ручкой, указывая на некие комнаты, видимые только ей. — Загроможденные вещами интерьеры насыщенных, глубоких цветов говорят о склонности к задумчивости не особо организованных хозяев. Яркие цвета в скромно обставленной комнате — о больших амбициях, хозяевам, мол, и дела не до обустройства жизненного пространства. С теми же, кто предпочитает в основном белый, надо быть крайне осторожной — по моему опыту, он не сулит ничего хорошего.

Мои мысли тут же обратились к белым розам Сноу, белым совещательным комнатам Койн в Тринадцатом и больничным палатам, где мне довелось бывать. Она была права — в белом пространстве жить невозможно.

— Вы с Питом раскрасили этот дом в зеленых, оранжевых и желтых тонах. Для меня это цвета самой жизни. Зеленый с деревянной мебелью напоминает о лесе, который ты так любишь. Оранжевый — цвет Пита, цвет солнца — теплого и щедрого. Я могла бы то же самое сказать и о желтом, но, сдается мне, в нем кроется и что-то еще, что-то важное. Что он означает, Китнисс? С чем для тебя связан этот цвет? — спросила она мягко.

Не знаю почему, но мне друг захотелось с ней поговорить.

— Одуванчики, — прошептала я.

— Одуванчики? — она взглянула на меня вопросительно.

Я глубоко вдохнула, голос мой охрип, так давно я им не пользовалась.

— В тот день, когда Пит отдал мне хлеб, я думала, что моя семья погибнет от голода. У нас не оставалось еды, мы уже давно не ели толком, и негде было ее раздобыть. Я рылась в мусорном ящике возле пекарни, когда меня оттуда прогнала его мать. Ты знала, что он специально подпалил хлеб?

— Специально? Я помню, ты что-то говорила такое в пещере, — вставила она.

- Да. Он увидал меня тогда, кожа до кости, и специально его сжег. Мать его за это побила, но он умудрился все равно бросить мне хлеб. Я отнесла его домой, и мы поели, как не ели уже много дней, — я замолчала, затерявшись в лабиринте памяти.

Она тоже хранила молчание в ожидании, когда я заговорю снова. Я повернулась на постели, выпросталась из-под одеяла, а Эффи протянув руку, вытащила что-то из моих спутанных волос у лба.

— На следующий день я хотела его отблагодарить. Но когда увидела его синяк, не могла и словечка произнести, и так и сказала ему ни разу это «спасибо» — до самых Игр, — теперь я уже сидела, прислонившись к изголовью кровати. — Я была такая ужасная трусиха, — произнесла я с горечью.

— Но на школьном дворе я увидала одуванчик. Сорвала его и рванула домой, чтобы взять корзину. Мы с Прим побежали на Луговину и собрали все одуванчики, какие смогли отыскать. В тот вечер мы ели остатки хлеба и салат из одуванчиков — цветки, стебли, все сразу. И тогда я решила, что мы сможем все-таки жить дальше.

Эффи смотрела на меня большими глазами, с которых плескалось чувство, которое я не могла распознать.