Гопакиада

Внешне, правда, все выглядело пристойно. Ставшая в присутствии войск кайзера сытой и, в сравнении с растерзанной Россией, спокойной, Украина летом 1918 года стала для многих сказочной страной, вырваться куда было пределом мечтаний. В Киеве оседали все, кому посчастливилось вырваться из Петрограда и Москвы, от аристократов и «буржуев» до обычных обывателей, не говоря уж о творческих личностях. Жизнь, особенно если не выезжать в сельскую местность, цвела и пахла. Этой идиллии не было видно конца, по крайней мере пока были немцы.

И тогда начался террор. Сперва взлетали на воздух склады, затем начались бессмысленные, рассчитанные на как можно больше жертв поджоги, потом, наконец, стрельба, вплоть до убийства эсерами самого фон Эйхгорна. «Общественное мнение, — отмечает Дорошенко, — было твердо уверено что акты саботажа — дело рук Антанты и их сторонников», и это, скорее всего, так и было, вопрос лишь в том, кто конкретно работал на Антанту, только эсеры или вообще все выкинутые из кабинетов «обиженники». И тем не менее до самой осени раскачать лодку террористам не удавалось; во всем обвиняли именно их, а не, как они надеялись, гетмана.

Однако немцы пусть и не спеша, но явно клонились к закату. Мясорубка на Марне ежедневно подрывала силы войск кайзера, следовало готовиться к тому, что очень скоро широкая спина союзника-спонсора уйдет в небытие. А готовиться было более чем трудно, ибо почти до самого конца немцы не позволяли Скоропадскому формировать регулярную армию, опасаясь (возможно, справедливо), что она, оказавшись под командованием царских генералов, станет опасной для них самих. К тому же и кадровые офицеры, несмотря на приглашения и посулы, брезговали «украинизироваться», тем паче что Скоропадский, увлекшись идеей галичан об «украинской королевской короне», все чаще поглядывал на Львов. Были восстановлены даже распущенные полгода назад части галицийских «сечевых стрельцов», а вот с уже возникшей Добровольческой армией, которую его потенциальные командиры считали «своей», гетман крупно поссорился, выдвигая претензии на Кубань. В итоге, кроме «державной варты» (жандармерии) и галичан, с грехом пополам удалось создать только несколько полков «сердюков», гетманской гвардии. Давить мятежи после ухода немцев было некому.

Рыбак рыбака

Вопреки утверждениям «новых мифологов», во всех описанных перипетиях Москва, дорожа миром с немцами, никакого участия не принимала. Хотя и не скрывала, что в конфликте двух украинских властей «законным» (ибо избранной) считает все же Харьковское Правительство. Максимум, что позволяли себе «кремлевские мечтатели», это (до поры негласно) отказаться в пользу Украины от нескольких уездов Черниговщины и Сумщины, по договору в Бресте отошедших России. А также «не замечать», что украинские повстанцы, ушедшие от немцев на эти территории, под руководством Украинского Повстанческого Народного Секретариата, как теперь именовал себя УСНК, переформировываются в части регулярной Украинской Красной Армии.

Однако когда бывшие «лидеры нации» из Рады начали прощупывать почву на предмет, а не поможет ли Москва против гетмана, который скоро останется совсем один, Кремль ответил полным сочувствием и готовностью к позитивному контакту. То, что совсем недавно Рада объявляла Москву «агрессором», а украинских большевиков и левых эсеров «московскими марионетками», было забыто. Как и то, что «лидеры нации» были объявлены УСНК вне закона, как «уголовные преступники». Консультации шли на удивление гладко: в конце концов, общались не чужие люди, а политики, предельно близкие, с той лишь разницей, что большевики считали «гегемоном» пролетариат, а украинские социалисты, как и положено, крестьянство, но разве это повод для ссоры, если речь идет о вещах, по-настоящему серьезных? Нет, конечно. Никакие противоречия в счет не шли. Вплоть до того, что Рада заявила, что не возражает против установления на Украине власти Советов.

Единственное принципиальное условие, озвученное Винниченко через посредника, Христиана Раковского, как не подлежащее обсуждению, сводилось к тому, что «Точно так, как вы создали диктатуру рабочих и крестьян в России, так нам надо создать диктатуру украинского языка на Украине». На что гениальный тактик Ленин ответил тому же Раковскому: «Разумеется, дело не в языке. Мы согласны признать не один, а даже два украинских языка», тут же, правда, уточнив, «но что касается их советской платформы — они нас надуют». По ходу дела, между прочим, выяснилась интересная деталь, которую ранее озвучивать стеснялись. По воспоминаниям Л. А. Конисского, человека, очень близкого к Винниченко, в ответ на прямо, по-товарищески заданный вопрос о мотивах требования «диктатуры украинского языка» и почему это требование принципиальнее важнейшего вопроса о государственном устройстве, премьер Украины ответил: «Лучше быть первым в деревне, чем вторым в Риме», пояснив, что «его как писателя всегда «затирали» русские коллеги, и с этим необходимо покончить».

Бедный, бедный Павел