Гопакиада

Глава XVIII Куда уехал цирк

Восставшие из Ада

Как всем известно, велик был год и страшен по Рождестве Христовом 1918-й, от начала же революции второй, — и этой славной фразой ограничим описание второго пришествия Центральной Рады (вернее, уже Директории) в Киев. Скажем лишь, что кровь лилась не по-детски: победители убивали, убивали много и убивали подло, не доводя арестованных (как это случилось с графом Келлером, чье достоинство не позволило ему бежать от непонятно кого) до тюрьмы, прямо на улицах. Сопротивление украинизации было объявлено преступлением, «караемым по законам военного времени».

Однако очень скоро, оглянувшись по сторонам, триумфаторы обнаружили: огромные (то ли 200 тысяч, то ли 300, а кто-то говорит, что и под миллион) толпы вооруженных крестьян вместе с нагруженными под завязку телегами куда-то делись, а жизнь не такой уж мед, каким недавно казалась, поскольку дивизии красных уже готовятся брать реванш. «Господствовала общая тревога и неуверенность, — вспоминает премьер украинского правительства Исаак Мазепа, — украинская армия распадалась; был заметен большой хаос мыслей и взглядов среди военных и политических руководителей и расширение симпатий к большевикам среди украинских масс; внутри, в народной массе говорилось: мы все большевики».

Убеждать друг дружку в собственной важности можно было сколько угодно, но наиболее неглупые «петлюровцы» (теперь их называли так) хорошо помнили, от кого бежали из Киева, чтобы вернуться на немецких штыках. Дабы избежать досадного повтора, следовало, как элегантно выразился Винниченко, искать пути «соединения двух элементов: классово-пролетарского и национального». То есть, по сути, сформулировать то, что впоследствии сформулировал Сталин словами «национальное по форме — социалистическое по существу». На беду Директории, однако, Сталина в ее составе не было и в помине.

Ума у вернувшихся хватило лишь на то, чтобы срочно, хоть и с огромным запозданием, позаботиться о собственной легитимности. Громогласно распустив Центральную Раду как «не соответствующую духу времени», Директория заявила, что на Украине «власть должна принадлежать только классам работающим — рабочим и крестьянам» и что «она передаст свои права и полномочия только трудовому народу Самостийной Украинской Народной Республики» в лице Трудового Конгресса». Об Украинском Учредительном Собрании, которое Рада клялась созвать, речи не было, поскольку, дескать, «всеобщее право голоса теперь устарело»; по закону о выборах его были лишены практически все, работающие не с серпом или молотом, вплоть до врачей, объявленных нетрудовым элементом. Правда, для киевской профессуры было сделано исключение, ибо директора тоже люди и тоже хотят лечиться.

Широко разрекламированные, выборы в Трудовой Конгресс оказались фарсом, поскольку никакого порядка вне городской черты Киева не было. Уже в первые дни января с северо-востока начали наступление украинские красные дивизии, а крестьянские атаманы, на плечах которых состоялось возвращение, вернувшись в родные села, объявляли себя ни от кого не зависимыми, созывая, как Григорьев и Зеленый, собственные Советы; Махно, контролировавший огромные территории на Левобережье, Директории вообще не подчинялся никогда. Да и в «регулярном войске» все было совсем не слава богу: галичан было совсем не много, а главный оплот Директории на левом берегу — «запорожцы» Бовбачана — не скрывали своих симпатий к приближавшейся Добрармии; они даже бросили Харьков и ушли на юг, поближе к территории, занятой белыми. Территория УНР вновь, спустя всего месяц после триумфального входа в Киев, скукоживалась подобно шагреневой коже. Ситуацию не исправило даже подтверждение Директорией указа о национализации земли. Как пишет Исаак Мазепа: «В то время как одна часть украинского войска отходила к большевикам, другая стремилась к российским белогвардейцам». Любопытно, что о каких-либо частях, готовых защищать Директорию, петлюровский премьер-министр не пишет ничего.

Красотки кабаре