Гора Мборгали

– Помыкался по тюрьмам и лагерям со студенческих лет по вчерашний день! - не замедлил я с ответом.

Нависла тишина; в течение десяти-пятнадцати минут в купе, кроме перестука колес, не было слышно ни единого звука. Даже Якуталмаз притих. Супруги, ни слова не говоря, собрали свои манатки и ретировались. Якуталмаз обрадовался так, будто получил дорогой подарок, стал поспешно доставать еду, напитки, и мы устроили настоящий пир. После первого же стакана мой попутчик - звали его Мишей - признался, что намеренно спровоцировал меня, чтобы чета убралась из купе. Солдафоны, антисемиты и ярые коммунисты, они так надоели ему за время пути, что он не чаял от них избавиться, все искал случая, и вот наконец он представился!

Господи, как он додумался?!

Мы подъезжали к Москве. Проводница принесла нам билеты и спросила Мишу по-свойски, чем он так довел супругов, что они столько времени торчат в коридоре! Я был неприятно удивлен поведением этой четы, они шарахнулись от меня, как от чумного. Впоследствии я не раз замечал такое отношение к себе.

В России я пробыл довольно долго и все это время никак не мог избавиться от привязавшейся фразы "Я - никто". В Тбилиси я вернулся только в шестьдесят первом году. Республикой правили люди моего поколения, они очень помогли мне. Собственно, ничего особенного мне и не требовалось, кроме той маленькой комнатушки, которую нам с дедом дали после конфискации. Я не мог притязать на свою старую квартиру, она составляла половину частного дома - ее заполучил чекист. Какими путями - Бог весть. Он оказался себе на уме: узнав загодя, что готовится реабилитация и возврат имущества, взял и продал дом моих родителей семье тбилисских дельцов. Те щедро отвалили мне деньги, лишь бы я отстал от них. Оставаться в Тбилиси мне расхотелось. Даже если бы я попытался отстаивать свои права, мне бы это все равно не удалось: мог ли я тягаться с такими китами? Я взял деньги и устроил себе временную берлогу в комнатенке, которую мне вернули.

Вероятно, с этой поры и началось все то, что заставило меня покинуть Тбилиси. Я по-прежнему мучился сознанием своей никчемности, ремесло радиотехника не могло прокормить меня. Поддавшись уговорам, я, как Гоги Цулукидзе, поступил на заочный в индустриальный институт, только я - на факультет "добычи и переработки нефти и газа", а он - на финансово-энономический. Поступил без протекции. Когда я вернулся, Гоги уже заканчивал учебу, обзавелся семьей. Бедный мой Гоги, на этом чертовом пути я ни разу не подумал о нем, разве что мельком. Что ж, исправим огрех. Согласен, с чего начнем?.. А вот с чего. Еще в ссылке Гоги запала в душу мысль стать директором гастронома. Отсидев десять лет на Колыме, он предпринял попытку бежать, но неудачно - ранили в ногу. Во избежание приговора, он решился на ампутацию, ногу отняли выше колена. Высокий стройный мужчина, а нога деревянная. В ту пору зэков по окончании срока отправляли на "вольное поселение". Гоги открыл лавку в одном из поселков золотоискателей - жить-то надо было. Вероятно, тогда и почувствовал он вкус к этому делу, в нем зародилась тайная и страстная мечта стать директором гастронома. Наступили хрущевские времена, поселенцам разрешили вернуться на родину. Вернулся и Гоги, сдал экзамены, окончил институт и стал директором гастронома. Исполнилась заветная мечта, но нам, друзьям, это директорство тяжко далось. В конце каждого квартала у Гоги обнаруживалась недостача. Магазин помещался неподалеку от мастерских художников - не мог же он брать деньги с приятелей, старых и новых, за колбасу и пиво?.. Вот и пускали шапку по кругу его старые друзья по заключению. Наконец Гоги ушел с этой работы. Вано Таргамадзе взял его к себе коммерческим директором. Гоги поработал у него недолго. Скончался. Прилег на диван с книгой и вдруг умер. Находчивый, остроумный, с замечательным юмором! Самый внимательный, заботливый и непосредственный из всего нашего братства. Уж если ты заговорил о юморе и находчивости, приведи хотя бы несколько примеров... Ладно, приведу, а то Бог знает, доведется ли еще вернуться к этой теме. В Тбилиси был парень по прозвищу Бако. Он как-то трепанул, что меньше чем за три тысячи в услужение к коммунистам не пойдет! Не пошел, всю жизнь пробездельничал. Как-то раз собрались друзья, человек десять, и Гоги известил Бако, что знает место, где ему будут платить три тысячи, лишь бы он согласился заступить на эту работу.