Гора Мборгали

Сидим. Только и разговоров, в какую именно губернию нас сошлют. Я мучаюся угрызениями совести, поскольку не совершил ничего такого, за что меня приговорили бы, например, к каторге. Такого рода сожаления, уверен, терзали многих из нас, но мы успокаивали себя тем, что для начала хватит с нас и ссылки в какую-нибудь Вятку или Кандалакшу, а с каторгой еще успеется, попадемся как-нибудь за будущие героические деяния. Мы были заняты разговорами, когда по камерам пронесся слух, что в тюрьме находится губернатор с обходом! Мы, разумеется, наспех прикинули, как себя вести с ненавистным правителем Кутаиси и всея Лихт-Имерети, назначенным не менее ненавистным императором. Шел господин губернатор по камерам, шел и дошел до нас. Распахнулась дверь. К этому времени мы уже разместились все на полу по центру камеры. Едва губернатор переступил порог, как мы одновременно обернули к нему спины. Эффект, в силу своей неожиданности, получился ошеломляющим, высокий гость опешил, у него челюсть отвисла в полном смысле этого слова. Взяв себя в руки, он обошел нас, пристально вглядываясь в каждого из гимназистов, и осведомился у начальника тюрьмы, кто мы, собственно, такие. Он просто любопытствовал, без тени прежней растерянности и изумления. Начальник тюрьмы доложил, что это политические, согнанные казаками. От такого ответа несчастный губернатор обезумел прямо на наших глазах и диким голосом возопил: "Гнать взашей, чтоб их духу не было!" Он ринулся к дверям и, задержавшись на пороге, окинул нас взглядом. Покачав головой, пробормотал: "Государству, которое этих пугается, уже ничем не поможешь..." И ушел. Такое завершение мистерии было неожиданным и поучительным: перспектива ссылки и мечты о каторге несколько разнились оттого, что нас ждало десятью минутами спустя!.. Мы в голос дружно отказались покинуть тюрьму. Тогда понабежали надзиратели и, ухватив нас за шкирки, словно котят, вышвырнули вон. Но и это пустяки. Когда я пришел домой, мой отец объявил: "Вот и наш доморощенный революционер явился".

Серго Герсамия был федералистом, редактировавшим в свое время партийную газету в Кутаиси. После советизации Грузии он не раз сидел и избежал репрессий тридцать седьмого года лишь потому, что в начале тридцать шестого его арестовали еще раз и вскоре освободили. Он перебрался в Тбилиси, а славный Наркомат внутренних дел не удосужился копнуть его прошлое, столько было забот - того взять, этого расстрелять... Пока подходила очередь Герсамии, репрессии и пошли на убыль. Очень может быть, как-то так получилось, что они просто упустили его из виду.

Конечно, одними подобными доводами нельзя всерьез объяснить чудо его спасения, однако такие ляпы, по счастью, с наркоматом случались. Так или иначе, Герсамия начал работать в театральном музее, дожил до глубокой старости, пробавляясь гонорарами от биографий актеров и театральных деятелей, был автором десятка монографий в этой области. В свое время вокруг имени Герсамии происходил шум: газеты, им редактируемые, цензура то и дело закрывала, он же, не мешкая, приступал к изданию новой - такие были времена, что-то и позволялось... За одну статью Герсамию упекли в тюрьму, а газету, как водится, закрыли. Оценка целей, возможностей и перспектив свершающейся революции, возможно, была не слишком оригинальной, тех же мыслей, вероятно, держались и другие, но приоритет публикации в Грузии, бесспорно, принадлежит Герсамии. Нужно сказать, что лично я в политической литературе того времени ничего подобного не встречал... Вот что он писал в тысяча девятьсот пятнадцатом году: