Гора мертвецов

Есть и кое-что похуже, чем взорвавшаяся электростанция — увечный эмбрион в капсуле материнского тела. Может, это собственная болезненная сущность заставила его стать таким неестественно маленьким! Он должен оборвать свою песню и исчезнуть. Все мы хотим оставаться благополучными и благодатными и поздравлять себя с нашими красивыми голосами, которыми мы поджигаем себя на вертеле. Или обрушиваем команды на головы собак в лесной чаще. Все до тех пор, пока картинку с нами не вырвут из юмористических журналов, и нам со своими накрашенными губами и высушенными феном волосами не придется заглянуть солнцу в лицо. Достаточно сказать себе, что кто-то выиграл соревнования по скоростному спуску, как тут же приходится оговориться — там внизу уже был кто-то в прошлом году, да и впредь там каждый раз будет кто-то другой! Человек, у которого мы можем отвоевать его веселую сторону, а другую он может оставить себе. В конце концов, и его шутки имеют право поднимать волны в суматошных купальнях, в бассейнах удовольствия, где отвратительные конферансье шлепают себя по ляжкам и пускают струйки из своих писюнчиков. Гостиничным вечером при гостиничном пожаре, бранящиеся от дурной радости глотки — звон стаканов смешивается с лесом. Крики все громче, как будто нам можно потихоньку уже чувствовать себя, как дома. Господин окружной начальник вступает во владение действительностью. Прелат, припасший себе в охотничьем домике красивых женщин. Не даром он одарен многими заслуживающими любви достоинствами. Пышногрудые любезности, которые рыскают с рыком неподалеку от его церкви, рвутся с поводка, брызжут слюной в намордник, потирают руки и, разбивая стаканы и зубы, бросаются на Новое. Сей муж разбросал миллионы под своими колесами и миллионы расположил к себе! В том числе глав земельных правительств и министров — эту осязаемую, громогласную действительность — когда они грохочут по лесным дорогам своими тяжелыми, твердокаменными тушами, когда они опускают рога и трубят в самих себя, чтобы их услышали повсюду. Они хотят вызвать резонанс. Внимание, сейчас взорвется сама оболочка! Вокруг обрывками облаков летают засаленные бумажки. Они притаились на земле, но кровью-то вместо них истекают другие! Вручается секретный конверт, отправленный чрезвычайным австрийцем. По траве катятся трупы, стонут благородные ели, и уже из уважения ко многому прекрасному, что еще в них помещается, властелины земли, эти славные малые, блюют на опушке леса. Им преподнесли и женщин, они не сдерживают себя, кричат под ними, как будто они тоже относятся к бытию. С трудом стоя под слоем жира, тела стонут при разгрузке их подвод. Природа сильна, потому что она красива без украшений. И она принадлежит этим людям! Произносят заклинания, чтобы они, эти обладатели земли, могли существовать вечно, и, передавая из рук в руки, держат друг перед другом небо и глубочайшую бездну, словно распятие перед демоном. Они заклинают самих себя вечно существовать и защищать природу от любопытных. Эти простаки только разрушали бы чудесное. Им нельзя ничего давать в руки, это пойдет им лишь во вред. Снегоходы трудно ремонтировать, и они не отличаются ходовыми качествами. Бедные люди в своих лачугах! Интуиция подсказывает мне, что они представляют собой не далекое, а приближающееся! И, к сожалению, приближаются, в большинстве своем, не лучшие их представители. Как смехотворны их одежды! Они — подкаблучники. Прелат склоняет женщин к грациозным движениям, легкое церковное облачение прилипает к нему. Это лишь придает обаяния такому искреннему человеку. Как приятно смотреть, как он танцует, лакомится и ластится! Да, это кое-чего стоит! Но и природа стоит того, чтобы еще подразнить людей на краю обрыва и завалить женщин. Скачущие косули смотрят невинными глазами. Этот священник растратил всего-то несколько миллионов своего монастыря, и теперь всё указывает на него, а люди получают доказательства и, поворачиваясь к нему, кричат: «Прощай навсегда!». В постельных сражениях он — тяжелая артиллерия,[15] и его везде рады видеть, если вообще видят. Он явно хочет произвести впечатление своим внедорожником, настоящий мачо. Меркнет свет в кронах деревьев, стволы становятся непрозрачными, за ними притаились одеревеневшие, вопиющие вязанки национальных костюмов. Связанные по нескольку штук,[16] они облегчаются. Родные, дородные. А мы начинаем ощущать приближение чего-то, приближение дня. Такое тихое событие здесь просто не годится!