Гора Орлиная

— Про себя! Нет, сынок, про соседа. У него борода моей порыжее. Он теперь в монтажной конторе за мастера. А ребята его давно бригадирами. С тех пор ихней артелке конец пришел, бригадой стали. Эта кремнегорская руда — она многих перетерла, из нее давно фасонное литье пошло такое, что только держись!

— А мы… мы к своим едем, — начал молодой.

— Чем же артель хуже? — продолжил его товарищ.

— К своим едете? — Алексей Петрович прищурился. — Езжайте, ребятки, езжайте, но будьте посмышленее… Чем, говорите, артелка хуже? Вот вы к своим едете. Артельщики — это земляки, верно. Артель — дело родственное, дружное. Да только дружба эта бутылкой водки скреплена. Вы, безусые, беспрекословно должны подчиняться закоренелым бородачам. Они — ваши отцы-благодетели, они вам свои секреты откроют, когда умирать будут. А чужаков и совсем не примут, ничему не обучат… В бригаде борода значения не имеет. В бригаде — первое дело характер, борьба за первенство. Лучший всегда впереди. Сам шагает и другому помогает! Ишь как складно получилось. А главное — правда.

Рассказчик засмеялся и закашлялся.

Все с тою же молчаливой улыбкой Нина стала смотреть в окно. Ей почудилось, что она проезжает мимо родной деревни — так знакомо выглядела церквушка на косогоре. За косогором пошла выгоревшая на солнце степь. В открытое окно начала залетать пыль, и кремнегорский старожил то и дело проводил загрубевшей ладонью по жилистой шее, сбивая набок свой черный картуз. Но вот на горизонте обозначились горы; постепенно приближались они к полотну железной дороги, и вскоре поезд уже бежал вдоль подножия хребта. Заглянув в окно, кремнегорец сказал:

— Нет, не она, не Орлиная… Ну, а все равно мешочки-то связывайте, и часа не пройдет, как подкатим.

Нина закрыла свой сундучок, отряхнула подол платья, застегнула черную бархатную, повытертую в локтях жакетку и села, чтобы в последний раз хорошенько подумать: как же дальше быть?

В Кремнегорск прибыли к полудню. Нина увидела новый одноэтажный вокзал с часовой башенкой, высокими окнами и узорчатыми карнизами. Рядом с ним стояла вросшая в землю теплушка со станционным колоколом у входа. Это был старый вокзал.

Выйдя из вагона, Нина остановилась у теплушки, поставила сундучок на край перрона, огляделась. Вдалеке, под задымленным небом, заметила вершину горы, темно-желтую от камня и пыли, а в балке дальнего холма — густую березовую рощицу и в ней белые домики. Нине показалось, что рощица была всего лишь маленьким зеленым пятнышком, которого не хватит на всех и поэтому надо скорее привыкнуть к пыльному желтому камню. В стороне от березок послышались взрывы, и девушка догадалась, что ломали гору.

Присмотревшись к тому, что было поближе, Нина увидела между пожелтевших бараков широкую дорогу, которая подступала к самому вокзалу. В одном месте, на повороте, укладывалась брусчатка, лежали просмоленные шпалы и поблескивали криво изогнутые куски рельсов. В городе прокладывали первую линию трамвая. На дороге, весь в желтой пыли, появился автобус с надписью «Город — вокзал».

Нина снова увидела рыжебородого, поймала его взгляд и, набравшись смелости, спросила:

— А вы не знаете, где тут нужны токари?

— Токаря? — переспросил он и, подумав, сказал: — Вот что, дочка, пойдем-ка со мной. Тебе ведь все равно некуда. А я знаю, где токаря нужны. Ты не бойся. Меня Алексеем Петровичем зовут. А по фамилии Пологов.

— А меня Ниной Трубиной, — ответила она с готовностью.

В одном конце Нагорной улицы виднелась березовая рощица с белыми домиками, а в другом — склон Орлиной горы с желтыми трещинами, с голубоватыми дымками взрывов. Вся в молодых тополях улица была застроена бревенчатыми домиками под железными крышами, с узорчатыми решетками ограды. Разнообразие крылец, оград, ворот и домов, иногда заново срубленных, а иногда привезенных из-за горы и собранных на новом месте, делало улицу давно обжитой. Почти на каждом фронтоне виднелись скворечники. Все было таким знакомым… Нина перестала тревожиться и только просила Алексея Петровича:

— Давайте сундучок, я сама понесу.

Но старый мастер был упрям, сундучка не отдал и даже рассердился:

— Пригласили тебя, так нечего нрав показывать. Справлюсь. — Улыбнулся, спросил: — Как тебе улица?

— Хорошая, зелени много.

— То-то. Сам начинал. По праву должны бы моим именем назвать: «Улица рабочего Пологова».

Алексей Петрович засмеялся.

— А может, — осмелилась сказать Нина, — так назвать: «Улица Алексея Петровича»?

— А ты, видать, веселая! Люблю таких! Вот и дошли. — Мастер поставил сундучок на каменную плиту крыльца. — Тяжеловатый, верно. И чего только в нем такое?

Нина вспомнила, как проводница назвала ее невестою с приданым, и смутилась:

— Да ведь я говорила, что сама понесу.

— Говорила! Мало ли… Он постучал в дверь.

На пороге появилась Клавдия Григорьевна, одернула белый платок, из-под которого выбилась седоватая прядка, внимательно оглядела Нину и, кивнув мужу, спросила:

— Это чья же такая?

— А это, Клашенька, вроде гостьи.

— На какие праздники?

— Работать я приехала сюда.

— К нам в цех пойдет…

— Где же это сшибло вас?