Гора Орлиная

Марья Петровна вздохнула, поднялась и вошла в дом. От порога по узкой вязаной дорожке прошла к строгому, грубоватому комоду. На нем стояло большое круглое зеркало, а перед ним, прикрывая флаконы и коробочки, — дюжина мраморных слоников, подаренных ей в день свадьбы на счастье. Слоники были сделаны одним мастером камнерезом на заказ бывшему хозяину тигельского завода. Резчик потрудился на славу, показал уменье, выполнил в срок. Явился хозяин. В темной каморке резчика даже посветлело от крестов и звезд на княжеской груди. Увидев работу, хозяин сердито заявил, что он не возьмет этих глупых слонов и не даст за них ни гроша. Мастер удивился. «Хобота у них книзу!» — крикнул хозяин. Мастер пытался оправдываться, доказывал, что это соответствует природе. «Дурак, — ответил князь. — Хобота должны быть кверху, должны трубить о счастье!» — хлопнул дверью и ушел. Мастер только улыбнулся вслед заказчику, сел, задумался, под конец развеселился и даже плюнул в то место, где стоял разгневанный князь. А вскоре мастер железных сибирских картин пригласил его на свадьбу своего сына Павла. И резчик подарил слоников молодым: «Работа хорошая. Берите. Живите счастливо».

Побывали в леоновском доме и горе и счастье.

Перед тем как спрятать письмо, Марья Петровна еще раз посмотрела на снимок и порадовалась мягкому очерку невесткиных губ, затем вложила карточку в конверт, достала из комода черную с росписью железную шкатулку — подарок свекра — и положила в нее письмо. Там оно очень удобно поместилось рядом с какими-то квитанциями и почерневшим от времени николаевским полтинником.

Марья Петровна стала ждать гостей со дня на день. Все было готово к их приезду, оставалось наварить ягодного варенья. Она открыла ящик комода, чтобы достать деньги, но невольно потянулась к шкатулке, взяла письмо сына и снова принялась рассматривать карточку. Теперь ей показалось, что невестка устремила спокойный холодноватый взгляд куда-то вверх. Этот взгляд неприятно поразил Марью Петровну. Она повернула карточку к свету, отдалила ее от себя, снова приблизила, но впечатление не менялось. Марья Петровна задумалась.

— Ой, что же я! — вскрикнула она и, спрятав шкатулку, выбежала из дому с небольшой плетеной корзинкой.

Через час она вернулась, поставила у порога корзинку с малиной, достала неглубокий медный таз, разыскала несколько горелых кирпичей, сложила из них грудку и развела огонь.

Хорошо было сидеть под старым тополем у огонька и размешивать малину. Розовато-белая пенка начала постепенно сгущаться, принимать золотистый оттенок. Августовское солнце сыпалось на нее сквозь сетку тополиных листьев. Тополей в Тигеле было много. Целой аллеей стояли они по ту сторону пруда под горой и казались издали зелеными одуванчиками на тонких стебельках. Синяя дымка еще сквозила в них узкой, словно облачко, полоской. Но солнце начинало постепенно плавить ее, и дымка таяла, очищая зелено-белые листки тополей.

Марья Петровна подсыпала в тазик сахара из граненой стеклянной сахарницы, лежавшей у нее в подоле, посмотрела в сторону калитки — нет ли почтальона с телеграммой от сына, снова наклонилась над тазиком и повела запененной ложкой по его краю. Ложка звякнула, раздался короткий звук меди, но в нем старая женщина уловила какую-то веселую нотку — солнечную, густую, и ударила еще раз, чтобы прислушаться. Казалось, прозвучало что-то давнее и хорошее, но что — трудно вспомнить. Она подняла голову и увидела сына. Сахарница выскользнула из подола и разбилась о каменную плиту. Марья Петровна перешагнула через осколки и побежала по дорожке.

Николай широко распахнул калитку, поставил у ног кожаный с блестящими уголками чемодан, бросил на него коричневую кепку и отступил, пропуская вперед Надю.

Марья Петровна протянула руки к невестке, торопливо обняла ее и, подняв лицо, стала искать Надины губы. Надя наклонилась, и они поцеловались. Оглядывая невестку снизу вверх, Марья Петровна сказала:

— Так вот вы… вот ты какая!

— Не похожа?

— Нет, похожа, — ответила Марья Петровна и снова прижалась к невестке, с радостью подумав, что взгляд Нади совсем не такой, каким он показался ей сегодня утром.

— А меня накрепко забыла, — сказал Николай и поцеловал мать.

— Как же! Забудешь такого!

Марья Петровна взяла Надю за руку, повела к дому и тут только заметила, что руки у нее самой липкие от варенья, а с подола все еще сыплется сахар. Она покраснела и повернулась к Николаю:

— Малиновое варю. Не подумай, что всегда такая…

Надя поняла, что свекровь говорит для нее, и ответила:

— Я люблю малиновое варенье.

— Да оно еще не сварилось, видите…

— А мы его доварим! — весело пообещал Николай, ставя чемодан у порога.

— Только не ты, — проговорила Надя. — Это нам с мамой придется, — чуть смутившись, закончила она.

Надя украдкой посмотрела на раскрасневшееся лицо Марии Петровны, на синее платье с короткими рукавами и широким вырезом на груди, и подумала, что ей трудно будет называть ее мамой. Незнакомая, почти чужая женщина и вдруг «мама»… Но чтобы не думать об этом, она подняла с земли ложку, валявшуюся среди граненых осколков.