Гора Орлиная

— Нет взглядов… одни ощущения! — рассердился Плетнев. — Это что-то вроде гусеницы… А знаете ли, без чувств, без настроений не бывает человека. Живой человек должен жить, чувствовать…

— И, конечно, иметь свои взгляды! — подсказал Черкашин.

— Безусловно! — согласился Плетнев и подчеркнул: — Свои!

— Я понимаю вас. То, что вы подчеркиваете, как раз и свидетельствует о том, что вы-то и есть интеллигент!

— Человек ощущений? — обиженно проговорил Плетнев. — А вы человек взглядов, насколько я понимаю?

— Нет, я не хотел такого противопоставления. Я просто человек думающий.

— Поздравляю вас!

— Не с чем. В этом как раз мое несчастье.

— Как так? — не удержался Николай.

— Что ж думать? — пожал плечами Черкашин. — Надо иметь возможность реализовать свои мысли…

— Вот здорово! — захохотал Плетнев. — Идите-ка вы лучше спать. А то мы здесь черт знает до чего договоримся…

«Что это за люди, что за разговоры?» — тревожно подумал Николай. — У Алексея Петровича все ясно, все просто, все правильно… а тут… не пойму, что такое?..»

— Скажите-ка на прощанье, какие у вас новости в личном плане, — поинтересовался Плетнев. — Что эта рыжая все за вами бегает. Или вы не замечаете? Конечно, куда вам, думающему человеку, заметить какую-то девчонку? А ведь она страдает. — Плетнев пояснил Николаю: — Одна работница в него влюбилась, представь!

Черкашин смутился, что-то пробормотал, поправил очки и поспешно вышел.

«Так вот про кого говорила Фаня… — удивился Николай и даже покраснел. — Что же это за штука такая — любовь? Та, которую на комсомольском собрании обсуждали, влюбилась в нарушителя трудовой дисциплины, Мишка-землекоп — в Таньку, желторотого цыпленка, теперь эта Фаня… хорошая работница… влюбилась черт знает в кого!»

Николай не смог больше оставаться дома — пошел к Пологовым.

— Чайку с морозу выпьешь? — предложила Клавдия Григорьевна.

— А ежели водочки? — попросил Алексей Петрович.

— В праздник будет.

— А для нас, для рабочих людей, сегодня как раз праздник. Ты только подумай: пятилетку выполнили!

— Что ж, — согласилась Клавдия Григорьевна. — У меня графинчик всегда найдется.

— Садись, Кольчик, — обрадовался Алексей Петрович. — Пей, не бойся, это тебе не горный дубняк.

— А вы откуда… знаете? Бабкин сказал?

— Бабкин ли, дедкин, — все едино. Поднимай за здоровье нашей матушки — черной металлургии.

— Поговорить бы вам с Черкашиным! — посоветовал Николай и рассказал, о чем спорили инженеры.

— А ты почему молчал? Эх, Кольчик! Где в тебе этот самый рабочий дух? Книги читаешь, диалектикой занимаешься, а не мог сказать своему Черкашину, что мы не просто домну строим, а государство, потому и радуемся. Домны, такие как кремнегорская, есть на свете. А государства такого нигде нет. В том наша гордость. — Алексей Петрович задумался, прищурил глаза. — Черкашин, говоришь? А какой это Черкашин? Фамилия что-то знакомая… Проживал у нас в Тигеле лет тридцать тому назад инженер Черкашин… с тросточкой по заводу ходил… тросточка была с набалдашником…

И Алексей Петрович решил при случае сам поговорить с Черкашиным. Случай такой вскоре представился. Однажды Якимцев попросил Алексея Петровича, работавшего на монтаже блюминга, побеседовать с комсомольцами-монтажниками, рассказать о себе. Он согласился. Ребята собрались охотно. Пришел послушать и Николай.

— Был у нас, — вспоминал Алексей Петрович, — перед самым заводом памятник хозяину, видному сановнику. Я его помнил с малолетства. Для нас, ребятишек, он был вроде пугала. С опаской мимо ходили. А когда постарше стали, то хотелось в него камнем запустить, как запускали, бывало, в мастеров или в хозяйских приспешников. А когда выросли, о большем подумали: как бы его совсем свалить, чтобы вовеки не встал. — Алексей Петрович помолчал, улыбнулся. — В семнадцатом году сделали мы это дело. Молотами его били, пока не свергли вместе с подставкою… Жаль только, что не все ребята до той радостной минуты дожили… в империалистическую погибли…

Николай понимал, что мастер рассказывает не только о самом себе, а говорит о целом поколении. Он задумался и прослушал вопрос, который задали Алексею Петровичу, услышал только ответ.

— Наш тигельский завод действительно был старый, дымил на весь город, ждали, что вот-вот его снесут. Даже плана твердого не имел, в то время как у всей страны был план — первый год пятилетки! Задумали мы взяться за реконструкцию. Создали проект. Но тут препятствие: стали нам доказывать, что завод убыточен. Тогда коммунисты забили тревогу: реконструкция — и не иначе! Созвали рабочую конференцию, человек пятьсот рабочих, инженеров и техников. И конференция тоже за наш проект. До областной партийной организации дошли, до Москвы. Пошли нам на уступку, сделали шажок, не больше воробьиного скока: завод оставить, но капиталовложений не делать. Но и с этим рабочие не согласились и в конечном счете настояли на своем: проект реконструкции утвердили и пятилетний план дали. Вот как это было…

— А какую позицию вы лично занимали?

Этот неожиданный вопрос задал Черкашин, незаметно появившийся в конторке.