Гора Орлиная

— А ты чего привязался? — крикнула ворожея. — Может, брат, а может, отец. Это она и без меня знает. Чего гадать по-пустому? Верно я говорю, красавица?

Фаня отдернула руку и пошла.

Гадание показалось ей глупым, ребячьим занятием, а калейдоскоп — никчемной покупкой. Лучше бы купила леденцов детям. Она даже не могла понять, что заставило ее купить именно эту игрушку. И чувства и мысли теперь были совершенно иные.

Почти у самого дома встретила она знакомую девушку и с нею двух раненых красноармейцев. Стриженные, бледные, большеглазые красноармейцы были одеты в мерлушковые шапки, в шинели, из-под которых виднелись серые брюки с широкими красными кантами. Один из них, тот, что повыше, прихрамывал, опираясь на тросточку. Его товарищ нес на перевязи забинтованную руку с желтоватыми пальцами и синими ногтями. Он свободно размахивал здоровой рукой и что-то с увлечением рассказывал. Девушка шла между ними, улыбаясь то одному, то другому, неся стопку книг и газет.

Фаня отвернулась, чтобы не заметили, но было поздно. Девушка окликнула ее:

— Куда прячешься?

— Грязная я, — ответила Фаня, сходя с тротуара. — Боюсь испачкать. Здравствуйте.

— Это наша работница, — пояснила девушка своим спутникам.

— А мы думали, начальница, — быстро подхватил тот, что опирался на палочку. — Гордая какая…

— Кто? Фаня? — удивилась девушка.

— Тогда пусть переодевается да с нами — в клуб!

Фаня посмотрела на красноармейца внимательно и покачала головой. Он почему-то смутился. Вечером к Фане заглянул нежданный гость.

— Коля! — обрадовалась она. — С чего это ты?

— С хорошего настроения! — ответил Николай весело. — Шел мимо и заглянул.

— Значит, редко у тебя хорошее настроение бывает…

— Не смейся, рыжая! Много работы. Некогда по гостям ходить. — Николай помолчал, прошелся по комнате, внимательно посмотрел на Фаню. — Я, между прочим, привет тебе принес. Знаешь от кого? Ни за что не догадаешься! От Черкашина!

Фаня не знала, что ответить. Она опустила голову, отвернулась. Но все же Николай успел заметить краску счастливого смущения на ее лице. Потом Фаня стала расспрашивать, как живет Надя, захлопотала вокруг стола, но Николай отказался от угощения, признался, что забежал по пути, — идет к Алексею Петровичу.

— Там, конечно, не чаем угостят… чем-либо покрепче.

— Не обижайся, рыжая! — засмеялся Николай. — Выберу время — приду к тебе на целый вечер, и, может быть, не один… Вспомнил, как однажды ночью мы с тобою с комсомольского собрания возвращались… Ах, черт возьми, опаздываю! Старик велел обязательно прийти…

У Алексея Петровича Николая давно ждали.

Двери ему открыл Мишка-землекоп.

Николай даже вскрикнул от неожиданности… Трудно было не узнать богатыря, и все же это был не тот Мишка-землекоп, которого Николай знал когда-то. В его добром крупном лице не видно прежней наивности, в глазах, запомнившихся юношеским лазоревым светом, был иной свет — сдержанный, но более глубокий.

Богатырь втянул Николая за руку в комнату, засмеялся:

— Дай-ка глянуть на тебя, начальник! — легко повернул его в своих ручищах, сказал добродушно: — Обогнал ты нас всех. Но знай, что и мы, вятские, теперь не лопатой землю копаем, а ковшом!

— А Таня как, Таня? — спрашивал Николай, пытаясь разорвать кольцо богатырских рук.

— Таня? Малость поласковее стала. Привет тебе от нее. Да, молодец ты все-таки, Николай!

— Молодец! — поддержал Алексей Петрович, пощипывая седую бороденку. — Меня, старика, вот как обогнал. Но ежели серьезно говорить, так оно и должно быть. Все правильно получается, крепнет рабочий класс. Я дальше дяди Кузьмы шагнул, а ты, Кольчик, дальше меня… Не будь этого — и жить бы не стоило!

ЭПИЛОГ

Надвигалась ночь.

Николай осторожно вел Надю по ступенькам крыльца. Она хотела вырваться и сбежать вниз сама, но он удержал ее.

— Непослушная ты девчонка!

— Извини… я просто забыла.

Надя остановилась, оглядела себя — свое бежевое свободное платье, синий жакет нараспашку. Эта небрежность была приятна ей.

— Оберегаешь ты очень, — сказала она, опираясь на его руку. — Это старит меня.

Николай засмеялся от души.

— Никогда бы не подумал, что можно сказать такое. Догадайся, что может состарить женщину в тридцать лет? Заботы мужа! Я же о тебе беспокоюсь!

— Напрасно… хотя я тоже волнуюсь немножко, — созналась она, — и даже боюсь… все женщины боятся. Я как-то у Нины спрашивала…

Наде нравилось ее новое положение. Одно только смущало ее. Она стала более жалостливой, иногда — до слез… Откуда брались неожиданные слезы, она и сама не знала. Дивилась Надя и переменам своего настроения: вдруг становилась дорогой какая-нибудь мелочь, которую она и не замечала раньше, или вдруг, уйдя в себя, ничего не видела перед собою, ни в чем не нуждалась, ничему не хотела улыбнуться. В такие минуты даже очень важное казалось ей незначительным.

— Ты, как всякий мужчина, сына, конечно, ждешь? — проговорила она.

— Совсем не обязательно.

Николай осторожно повернул ее к себе, поцеловал, погладил по щеке, приласкал, словно маленькую.