Гора сокровищ

Заведя лошадей в это укрытие, я сел и стал обдумывать сложившуюся ситуацию. Через плечо я мог видеть почти голые склоны той горы, куда вела Тропа Призраков. Если бы я только мог туда добраться…

Никого не было видно. Очевидно, Андре и его друзья, убедившись, что отсюда не выбраться, решили дать мне немного помучиться. Я учуял запах дыма — они готовили завтрак.

Ну что ж, почему бы и мне не подкрепиться?

Я набрал дров, разжег костер и поставил на него кофейник. Потом достал сковородку и поджарил ветчину, при этом не спуская глаз со входа в укрытие, чтобы меня не застали врасплох.

Если отец попался в ту же ловушку, что и я, где же тогда его кости? И что стало с его вещами? И золотом?

Отец был умным человеком, и он не допустил бы, чтобы враги нажились на его смерти. Если он встретил ее в этом месте, значит надо поискать какой-нибудь знак, свидетельствующий о том, что здесь что-то спрятано.

И все-таки, как они ухитрились его убить? Да, у отца было ружье, заряжавшееся с дула, и, как бы быстро он ни заряжал его, ему все равно не удалось бы продержаться долго против целой своры преследователей. Но ведь у него был еще и револьвер — или должен был быть.

Интересно, почему Бастон так уверен, что теперь-то я у них в руках? Если бы знать это…

Неожиданно внутри у меня все похолодело — говорят, так бывает, когда кто-нибудь наступит ногой на твою могилу.

Я вдруг понял, почему Андре не сомневался, что мне от них не уйти.

С вершины скалистого утеса, нависавшего надо мной, хорошо простреливалось мое укрытие.

По-видимому, там уже сидит человек, и когда Бастон с дружками нападут на меня и внимание мое переключится на них, он убьет меня со своего каменного козырька. Глядя на утес, я увидел место, с которого человек, немного высунувшись, может держать под обстрелом почти весь уступ — почти весь.

Впрочем, зачем переживать раньше времени. Лучше позавтракать. Я съел ветчину, наслаждаясь ее запахом и дымом костра. Если мне суждено погибнуть, интересно, о чем я больше всего буду жалеть? О том, что больше никогда не увижу туч, сгущающихся над вершиной вон той горы? О том, что никогда больше не услышу запаха костра, кофе и ветчины, жарящейся на сковородке? Или о том, что не почувствую под собой доброго коня? Или не увижу, как пробивается солнечный свет сквозь листву осин?

Мне ведь особо и вспоминать нечего. Я не бывал в местах, овеянных славой, и не общался со знаменитостями. Я не едал деликатесов и не был завсегдатаем театров. Зато я сиживал у походного костра и так часто спал под открытым небом, что выучил назубок все звезды и созвездия.

Время от времени мне попадались очень хорошие кони. Я совершил несколько далеких походов и пересек несколько пустынь. Эти воспоминания грели мне душу. Однако у моего отца были гораздо более приятные воспоминания — у него внизу осталось гораздо больше, чем у меня. У него были жена и подрастающие сыновья, которые унаследовали его имя и продолжат его дело. У меня же не было ни сына, ни дочери. И если я погибну здесь, некому будет меня оплакивать. Да, братья мои будут горевать обо мне, но мужчине нужно, чтобы, когда он погибнет, его оплакивала женщина.

А ведь я хотел бы умереть после своей жены, если она у меня когда-нибудь будет. Я хотел бы проводить ее в последний путь, прежде чем свести счеты с жизнью. Наверное, мужчина легче переносит одиночество, чем женщина, впрочем, я плохо разбираюсь в этих вещах.

Тут я услыхал, что голоса Андре и его дружков приблизились, кажется, они готовятся к нападению. В эту минуту я представил себе, что должны были чувствовать жители Трои, вооружаясь для последней, решающей битвы. Они знали, что греки уже совсем близко и что им не суждено победить.

Но я не дам им так просто меня убить. Каждый человек должен оставить после себя какой-нибудь след, а я пока ничего не успел сделать, так что мне еще рано умирать.

Одни оставляют после себя прекрасные статуи, другие — книги, третьи — память о своих добрых делах в сердцах благородных потомков. Мне же похвастаться нечем.

А может, я и не смогу ничего сделать.

Ветер стих, и листья повисли неподвижно. Я находился на высоте двенадцати тысяч футов, и было довольно прохладно. Холод усиливался еще потому, что я был в тени — меня окружали деревья. Но ярдов через пятьдесят деревья кончались, да и здесь их было не так уж много.

Вдруг я заметил на верхушке утеса какое-то движение — должно быть, стрелок, засевший там, готовился стрелять. Мне очень хотелось подпалить ему шкуру — пусть не думает, что пришел сюда развлечься.

Судя по звукам, Андре и его спутники приближались. Я спокойно доел последний ломтик ветчины и налил себе кофе.

В эту минуту в скалу над моей головой ударила пуля, и осколки камней посыпались в мою кружку. Я выругался. Они мне за это заплатят — терпеть не могу, когда мне в кофе сыплют всякую гадость.