Горб Аполлона: Три повести

Ведь были такие удивительно–прекрасные моменты, когда я смотрел на неё с восхищением! Казалось, так будет всегда! Как я любил её нежные проявления, поцелуи, объятия, и был тогда счастлив. Как мила была она, когда сидела возле меня и печатала мои стихи, склонив голову над машинкой! Стук машинки был музыкой. Помню как она рисовала мой портрет и я смотрел на неё с тихой грустью. Мы сидели у камина как бы в старинном замке с потухшими свечами, она была в бархатном платье с высокой талией, этот наряд, камин, свечи будто из средневековой жизни, будто в раю, и я любовался ею, портретом, мечтой. Мечталось: так будет всегда! Будет! Будет! И я жил этими мечтами».

«Мне хотелось мира, любви, спокойствия, хотел, чтобы она была ближе ко мне. Я думал изменить, смягчить её нервозный характер. Может быть, я помогу ей вырваться из захватившего её состояния? Я должен все силы направить на её исправление, чтобы всегда была «каминная» музыка, чтобы было парение, понимание, доброта. Как мне повлиять на неё? Что делать, чтобы она была спокойна? Как поступать? Эти мысли беспрестанно меня одолевали. Я буду её лелеять и холить, восхищаться её талантами, прямотой. Сколько стихов написал ей в посвящение. Никаких грубых слов я не мог произнести. Не ненавидеть, а любить я хотел. И в результате… Как я ни старался, я не мог воплотить свои мечты в жизнь. Я так хотел, чтобы она перестала быть такой, как она есть. Я ничего не мог сделать. Иллюзии и действительность.

Ссоры из-за ревности, чтобы привязать меня сильнее. Припадки ревности меня охлаждали, потому как причиной их не была любовь ко мне, а только желание оградить меня от всяческих общений. Она хотела, чтобы я никого не видел, никуда не ходил. Я не мог восхититься ни одной из знакомых женщин. «Где ты был?» «От кого это письмо?» «На кого ты так поглядывал?»

«Бесконечные упрёки в эгоизме по отношению к мальчику. Эвелина чувствовала страшную животную привязанность, и ребёнок тоже стал предметом раздоров. Она столько делала для него — ухаживала, читала, а я этого не мог. Она не спала по ночам, а я спал. Чувство к ребёнку, когда я его брал на руки приятное, но когда видел его несостоятельность, всё во мне переворачивалось от жалости к себе. Я не буду ни радоваться ни его успехам, ни гордиться им, ни умиляться. Я испытывал всегда эту боль. У меня было смешанное, странное чувство, которое не переставало меня мучить: умиления и раздражения. На кого? На что? Наш ребёнок не соединил нас, а ещё больше отдалил. Когда появился красивый и нормальный Денис и я сказал что-то о нём приятное, что творилось в этот момент с Эвелиной!? Она заперлась в комнате, открываю дверь, и она лежит без сознания. В госпитале её приводят в чувство…»

«Про многие скандалы мне стыдно рассказывать, они такие постыдные: ревность к собаке, к памяти моей матери, к положительным высказываниям об уме одной женщины. Как-то на вечеринке она специально разбила рюмку, разозлившись на даму, которая сделала ей какое-то замечание. Дома я ей заметил, что она неправа, что ей не нужно было… Она схватила стакан с вином и выплеснула вино мне в лицо. А через двадцать минут приласкивалась и отмывала свитер. Я закрывал уши, уходил в свою комнату и начинал работать над чем-нибудь. «Ты опять занят своими статьями? Не знаешь, что ребёнок разбил полочку, мог поцарапаться, стекло могло врезаться ему в ногу, он мог взять в руки эти осколки…», и начиналась путаница доводов, мыслей. Я научился избегать «сцен», уходил в себя, привыкал и подчинился этой повседневности. Моя мужская независимость оставалась только среди книг в моём кабинете.

Между нами образовывалось далёкое расстояние, всё больше и больше возникало вопросов, в которых мы никогда не сойдёмся, и я оставлял их. Любой предмет как ссору. Каждое слово как яд. Говорить стал только о повседневных домашних делах. Как быстро всё превращается в человеке.

Я был в ловушке, я чувствовал себя пойманным в сети страсти. Я был связан. Я не мог признаться сам себе, что я проиграл. Не решаясь всё порвать, я затягивался в эти сети. Приоткрывалось опять. Она воздействовала на мою природу. Посмотрю на Эвелину — она танцует, и кажется, что я могу ещё всё исправить. Я просто ощущаю другую силу, которая сильнее моего рассудка».

«После всего все сменялось напряжённой страстью. Она своей захватывающей сексуальностью меня покоряла. Я думал о неравном своём положении. Как так оказалось?

Кто долго так способен был
Прощать, не понимать, не видеть,
Тот, верно, глубоко любил,
Но глубже будет ненавидеть.

И я не понимал, прощал, не видел. Всё время придумывал оправдания, ей плохо оттого, что… Ничего не хотел знать, замечать, не хотел видеть правды. И начал ненавидеть.

Лишите жизнь поддельных блёсток,
И обнажится правды суть,
Чей взгляд жесток, чей облик жёсток,
И страшно ей в глаза взглянуть?