Двери морозилки одна против другой, обе уплотненные. Вручную, как ни пыжься, их ни за что не открыть ни со стороны сортировочного стола с весами, ни оттуда, где упаковщики. Как только схватывало ухоженную камбалу морозом, так сразу тем же морозом побеленную с нею вместе тележку кто-нибудь из обработчиков, самый разбитной, выкатывал поближе к железному ящику с чистой водой, разворачивал, как требовалось по заказу, или, если кто-нибудь из выбивальщиков опаздывал, ставил в ряд с загруженными, источающими сложные ароматы снега, шторма.
От матовых крышек льдистые камбальные слитки отставали сами. Зато в противни они прямо-таки впивались, их приходилось выбивать, и сила тут ничего не решала. Прежде следовало присмотреться, кое-что выявить.
Раздетую со всех сторон начинку выбивальщик спускал в купель, чтобы она потом в холодном трюме покрылась ледяной корочкой. Он же, весь в поту, как в каплях расплавленного стекающего серебра, хватал ее, смоченную, поднимал повыше и бросал в разъятый картонный ящик, вправлял на нем крышку и посылал в путешествие по внешнему транспортеру, протянутому повдоль борта коридора жилого отсека рядовых.
На движущемся прорезиненном полотне, в самом конце, перед элеватором, заполненные ящики попадали к замыкающим всю технологию. Они, двое, поворачивали их, с машинкой в руках пеленали проволокой, стягивали покрепче, а потом, будто между прочим, локтем или боком — как представлялось удобней — подталкивали, давали им упасть на железные, уходящие в трюм гребни. Так овеществлялись усилия Находкинской базы тралового флота, всех ее подразделений под неброским фирменным знаком Приморрыбпрома. Штабелями обработанной рыбы обернулось и мастерство штурманов «Тафуина», и трудолюбие производственников-добытчиков, и старание коллектива рыбной фабрики. Всех объединил плановый, подготовленный общественными организациями общий благой порыв.
Назару тоже не терпелось наработаться, ответственному перед Зубакиным преимущественно за человеческую эффективность. Забил рыбой тележку, перебежал к выбивальщику…
Из трюма, загруженного готовой продукцией, как будто прозвучал хорал. Назар, чтобы не прислушиваться больше («Не может быть! Это мне почудилось!»), заверил себя: «Все там лежит-полеживает молча, под брезентом. Температурка ниже восемнадцати. От рефрижераторщиков зависит. Не поднялась бы до перегруза».
На душе его было легко. Стиснул бы всех ласково, прижал бы к груди!..
Вблизи Назара неутомимый Никанов подтаскивал к укладчикам порожние противни и крышки, швырял в шнек утилизационного цеха все, что не было камбалой, не делая исключения для мясистых крабов. Присматривал за общественными контролерами, а особенно за избранным взамен Ершилова Кузьмой Никодимычем, чтобы предотвратить возможные замечания береговых санитарных и прочих инспекций, проверяющих, что и в каком виде поступает с океана в торговую сеть.
Назар тотчас решил, что пора ему переключиться с Плюхина на Ершилова, освободить его от Зельцерова. Задержал взгляд на обработчиках — как они сгибались, отыскивали то, без чего не могли обойтись, поднимали, передвигали, откручивали, переворачивали, закрывали, поправляли, включали подсобную механизацию, вникали в тайны вселенной, а также политики.
Лето доказывал, что для женщин в жизни все гораздо лучше, для них много скидок, не как для мужчин, дают волю злости — почти бессознательно мстят за отвергнутый матриархат.
А один из девятых валов, разбросив свои выпуклые, буро-зеленые крылья, уже сдавал назад, своей тыльной стороной уходил под тот, какой следовал за ним, чтобы упереться и взыграть, взлететь вверх, выполнить то, для чего предназначался, не считаясь с тем, что кого-то на «Тафуине» не станет или скрутит горе.
Кончилась Венкина вахта.
Ничто его не прельщало: ни завтрак из жаренных самим коком акульих плавников, ни кружка чая с увесистым ломтем по-деревенски испеченного хлеба. Не соблазняло прогуляться по верхнему капитанскому мостику, ощутить, как там пустынно и свежо и столько заграничного солнца — за полчаса хватило бы на кофейно-оливковый колониальный загар.
Игнатич ходил у измерительных щитов: старался вызнать про все капризы морозильной техники, чтобы не оказаться, повторись они, застигнутым врасплох, не растеряться — не потерять потом время зря.
Итак, работа как некий созидательный фактор ставила Венку в особые условия. Быть всегда на изготовке, никогда ничего не делать сгоряча, наобум — всегда держать себя в нормальном состоянии.
Когда Венка распрощался с Игнатичем, взялся за поручни почти отвесного трапа и обвел его взглядом весь снизу доверху, Назар устроил себе перекур — стянул фартук, чтобы не путаться в нем, и выбрался к добытчикам. На траулере все главные пути наверх-вниз.