Горбатые мили

Только один Бавин еще ничего не опасался, вслепую, занесенной за спину рукой, доставал низ штанины боцмана, подтаскивал его к осьминогу и заливисто хохотал над вычитанным вроде бы интервью.

— Второму штурману предложили выбор: или радости любви, или встречи Нового года? Он попросил дать подумать, что́ бывает чаще.

В то же время вал поднырнул под середину «Тафуина», заставил случайную вещь боднуть стрелу грузовой лебедки и покатил к носу. Не он завершил злой умысел. Тем не менее становился то стального цвета, то марганцово-малинового: удовлетворенно дышал красками, что больше всего подействовало на Ершилова.

Когда Зельцеров, потрясенный, с трясущимися руками, оказался возле него, то опять увидел глаза осьминога, все в красных прожилках. Они кричали. Не стало их… Снова показались. Только уже с другой стороны конуса ничего не выпустив из того, что вобрали в себя.

Назар стоял в них так, будто вслушивался или уяснял: в самом деле в аляскинском небе нудили самолетные двигатели?

На лиственничных досках промысловой палубы, от канавки, перечеркивающей ее предслиповую часть, до приподнятого фундамента траловой лебедки, блестели закругленные смолянисто-бордовые торцы сучьев и топорщились нежно-цыплячьего цвета заусеницы. Отмыто желтые, они не могли быть другими, так как на них и на тело пришелицы оттуда, из прошлой войны, выхлестывало взбитую воду. От борта к борту плавала пена. А то закручивалась в спирали. Так же незащищенно зависела она от наклона траулера, как облака от налетающих на них циклонов и антициклонов.

Пока что Назар ничего не предлагал. Собирался с мыслями, ощущая и внутри себя, и на предплечьях одеревенелость, как что-то безусловно лишнее и уже давно нестерпимое. Раздумчиво, с беспокойством оглядел всех: «Мд-а. Такая нагрузка легла моим на нервы!»

Зельцерова, Варламова Спиридона и боцмана в тех позах, в каких были застигнуты, понесло, потащило. Вынудило подать находке руки.

Николай бросился с юта, да угодил на осьминога…

Никто не допытывался, сколько пролежала на дне эта торпеда.

«У нее изоржавел детонатор, если железный», — утверждающе подумал Назар.

Что-то скрежетнуло. Или торпеда наехала на осьминога во второй раз?

Ершилов наклонился, весь превратился в слух.

Японский траулер находился пока что далеко. Весь с мачтой входил под нависающий тралмейстерский мостик «Тафуина». Поднялся выше и опустился вместе с океаном.

«Сейчас все мы охарактеризуемся как нельзя лучше! Скопом! Какими стали за семь месяцев-то?.. Ни Зельцерова, ни Ершилова за страх не осужу. Люди ж! — вступил в разговор с собой Назар, уже не помышляя заняться своей штатной писаниной. — Еще вдобавок уилливо все сильней рвет из-под ног. Не даст затянуться тому, что о-очень близко».

Внутри сопок загудело, как в колоколах разной величины…

— Нам-то еще ничего. Как-нибудь… А французы заловили американскую атомную подлодку. Всю целиком. С комплектом «Поларисов»! — словно в беспамятстве обрадовался рулевой Николай.

В центре роговицы обезноженного моллюска торпеда провернулась на чем-то скользком, как маховик. Назар погнался за ней и не успел.

«Спасибо тебе, бородач! Твоя полубайка пришлась очень кстати. А я вот что сделаю… Будто торпеда никому ничем не угрожает. Одумаемся, тогда что-нибудь предпримем».

Он присматривал за старшим механиком Ершиловым, за Зельцеровым: «Смелей!»

— Клеймо! — оповестил рулевой Николай шепотом. — А чье — не разберу. Всякая животина налипла, слизь. Ай!.. — сколупнул верхний край грязного кальциевого панциря. — У кого с собой что-нибудь режущее?

На Димино плечо взмыл японский траулер. Полез выше…

— Почи-сть хошь? — матрос-пекарь одобрил Димино ковыряние.

В расщелину между матросом-пекарем и машинистом выглянул Зельцеров — худой, остриженный наголо. Назар больше не выделялся своей прической, как было.

— Обратите на японцев!.. — Зельцеров призвал от всего воздержаться: от беготни, от выкриков.

Японский траулер сбавил ход, как перед подъемом трала. А может, из-за чего-то еще.

Он отличался от «Тафуина» тем, что у него ходовая рубка размещалась выше, из-за чего промысловая оказалась лишней, из одной японские штурманы обозревали все вокруг — до конца удлиненной промысловой палубы с одной большой аркой для опоражнивания капроновой снасти. Матросы на нем ждали: русские подкинут хлеба. Уже приготовили отдарки — нейлоновые цветные платки. Молодые прикладывали пальцы к губам — посылали русским женщинам воздушные поцелуи.

«Вот оно!.. Эт-то уже настоящее, никуда не попрешь. Близко японцы! Засвидетельствуют. Так ведь? Уилливо к тому же… Скоро начнет переворачивать океан. Осложнит все. Тогда как мы?..»

— Что нам следует? — сказал Назар, стараясь мыслить ясно, ничего не упуская, никаких деталей-подробностей.

— Сбросим ее!.. Покуда японцы не расчухали!.. Гамузом скатим по-быстрому, и, как говорится, концы в воду. Спиридон, чья сейчас вахта? Твоя, кажется? — вздернуто взбудораженный Зельцеров полуобнял себя, ладони засунул под мышки.

То же самое взялся выяснить второй штурман Лето: кому можно приказать?