Горбатые мили

«В суматохе-то что упустил я?.. — вспомнил Плюхин свое пребывание в ходовой рубке, после того как взял пеленг. — Занес в журнал широту, долготу. А почему мы отступили от правил, не утопили торпеду?.. За это кто в ответе?»

Зубакину не доводилось раньше чувствовать это. Как будто ему никогда уже не удалось бы вернуть долг. Притом кого мог винить? Протестующе, качая головой, как морской лев, развел руки — никому не дал поднять Кузьму Никодимыча.

— Непростительно? Ты так находишь, старпом? Только без каких-либо!.. Искренне! — сникший, едва слышно спросил Плюхина.

— Случилось на моей вахте…

— Не отрицаю. А дальше? Ты хоть сейчас-то у меня будь!..

— Анатолий Иванович! Что я?.. Вы же не можете меня услышать!

Капитан с утра, как остался с Кузьмой Никодимычем «обиходить» торпеду, находился рядом с ним, пока не понадобилось вскрыть холщовую оплетку тонких проводов.

— В это самое время будто не болтало, — снова собрался с силами Кузьма Никодимыч. — То есть… — заквохтало у него в горле. — Океан зыбил, конечно. А я — никак, не замечал этого. Как следовало.

— Ты думаешь, один такой? Не-ет! В шторм на мелководье, рыбы тоже… Укачиваются. Раз — и вверх пузом. — Зубакин искренне сочувствовал Кузьме Никодимычу, старался рассмешить.

— Значит, так!..

— А с тобой просто. Понятно, почему не выносишь. Привыкай!

Полуодетый Зельцеров заранее шагнул к грузовой лебедке, иначе бы на него девятым валом налетел Серега.

— Ты дыши… — концами пальцев коснулся Кузьмы Никодимыча. — Это сейчас для нас главное. Для всего экипажа.

— Отец, — Венка схватил Кузьму Никодимыча за голову.

С начала плаванья он не мог преодолеть то, что мешало ему быть Кузьме Никодимычу родным сыном! И вот…

Кузьма Никодимыч сжал губы покрепче. Натужно, напрягая последние силы, всмотрелся в те видения, какие предшествовали взрыву на промысловой палубе. Сразу как бы всплыл — тут же, среди близких, и одновременно в океане, уносящем вдаль очень ласково, как на котиковых ластах.

У Игнатича запершило в горле. Лето склонился — заметил редкостную розовую чайку. Тотчас вслепую подал Венке дубленку, сказал ругливо:

— Сам-то ты!.. Простудишься ведь.

— Надень… — попросил Венку Никанов.

Каждому понадобилось оказать ему хоть какую-нибудь услугу.

Зельцеров остался в спортивной майке с эмблемой спортклуба тралфлота: курточку положил Кузьме Никодимычу под затылок.

11

И конец.

Не позднее полуночи с «Тафуином» поравнялся фрегат с ракетами в наклонных ангарах. Неторопливо, с большими интервалами замигал светофор:

— ПРОШУ ВАШЕГО БОЛЬНОГО СДАТЬ МНЕ. ОКАЖУ КВАЛИФИЦИРОВАННУЮ ВРАЧЕБНУЮ ПОМОЩЬ. КОМАНДИР.

У Плюхина глаза полезли на лоб. Вбежал на мостик — спустился:

— Это — что? Они прочитали наши шифровки? («Как тут не поверить, что в двадцатом веке секретов нет».) Мы о Кузьме Никодимыче радировали, — подтянул к себе предсудкома Игнатича.

— Любопытство удовлетворить ему надо! — пояснил Назар и надвинул себе фуражку на лоб, как Зубакин.

— Запрашивает: «Поняли его — нет?» — подсказал-поторопил начальник рации.

Фрегат и «Тафуин» взлетали на валах друг перед другом попеременно, сближаясь и отскакивая назад, как морские петухи.

Зубакин взглядывал на боевой корабль. А все, что произошло до того, навязывало ему себя, стояло перед его глазами. Снова видел, как отыскал Кузьма Никодимыч на конусе крышку и свернул шурупы, потом проник вовнутрь, к оцинкованному ящику, застопорил в нем все контакты реле, раздвинул синие, белые, желтые, черные провода.

«А так ли нужно было ему отправлять меня в каюту? Оплетку проводов Кузьма Никодимыч мог вспороть и ножом, без ножниц. Однако, поди ты, взял заупрямился. Поднеси ему! Почему я тогда ничего не заподозрил? На нюх же можно было… что неспроста он. Оберегал меня».

…В то время когда Зубакин удалился, Кузьма Никодимыч вынул припрятанный нож, повернул лезвие от себя, а затем наложил на что наметил и дернул к себе…

Так было. Зубакин же оттягивал — вглядывался в себя. Как будто не наложи он резолюцию: «Соответствует действительности», все началось бы сызнова. Кончины Кузьмы Никодимыча ни за что бы не допустил. Только можно ли заставить уняться память? Она и удерживала, и усиливала то, что предшествовало самому печальному во всем рейсе.

Как мог Зубакин оправдать Кузьму Никодимыча, спасшего ему жизнь! Не радовался он, что жил за другого. Потому-то выругался:

— Мерзко-то как!

— Отец! — позвал Венка Кузьму Никодимыча уже в лазарете.

— Хрустит что-то в ней. Хочу кашлянуть… Тянет, — чуть слышно, не жалуясь, сказал про свою грудь Кузьма Никодимыч.

Ох, не успел он вложить своему бедовому сыну, что встать на ноги — это значит начать жить только крупно, во всю мощь, и не в чем не быть клоуном, смешных без того полным-полно.

12

«Тафуин» греб домой, огибая Алеуты с севера, всю ночь и еще день. Поступило распоряжение обследовать отмель Стейлмейт — свернул на ост-норд.

Тогда же начальник рации тайком от всех вложил Назару в ладонь частную радиограмму.