Горбатые мили

Ну, Нонна! Придумала же что отбить амурчанину: «Я ОПЯТЬ С КЫТМАНОВЫМ. С НИМ МНЕ ВСЕ ДОРОЖЕ. РИСУЮ ЗАНОВО. НУЖДАЮСЬ В УСПЕХЕ, МЕЧТАЮ. ТОЛЬКО НАСТОЯЩИМ ПУСТЬ ЖИВУТ БЕЗДАРИ И НЕДОУМКИ».

На рыбной фабрике большой свет не горел — только кое-где желтели пятна дежурных лампочек. Сгорбленному Назару, вроде не живущему больше («Так мало дано нам»), они что были, что нет. Ему не приходило на ум, что транспортеры, тележки с пневматическими моторчиками, станок для газировки брикетов, весы — все это, заброшенное, после первого же замета трала опять придет в движение, снова здесь полюднеет, опять чья-то вахта захочет обогнать ту, которую сменяет.

Он не устоял на месте, побрел к морозилке, когда Варламов Спиридон и Никанов внесли туда Кузьму Никодимыча, завернутого во что-то обтрепанное — вероятно в парусину.

Не просто, очень не просто заморозить человека — не то что окуня.

Венка, как нарочно, растравливал себя — пытался  у в и д е т ь, что делал его отец, перед тем как сработало подрывное устройство. Вот Кузьма Никодимыч задержал дыхание, не вдруг, соблюдая осторожность, опустил часть съемного корпуса торпеды и как бы увлек его — приподнял выгнутую плоскость с четырьмя зияющими отверстиями и внутренними ребрами жесткости. Затем дал себе чуть передохнуть, словно ответственность физически ощущаема, как груз, и отодвинул монтажный шпагат. Ребус из пестроты разноцветных проводков угрожал разнести «Тафуин» на части.

— Так отец проник сюда!.. — покачнулся Венка перед пестротой в головной части торпеды. — Осмотрел все издали, боковым зрением. А о чем же подумал в свой последний час? Не о том, что я у него оставался позади? Не дождался, когда б его догнал, сирота при живых родителях.

Что связывает родных? Не обязанности!..

Хотя до Зубакина было не далеко, от него никто ничего не добивался. А кто еще мог воссоздать те подробности особого, всевозрастающего значения? Он спустился по трапу на ступеньку ниже, одетый с иголочки и чисто выбритый.

То мгновение, отошедшее в вечность, вместе с обезвреживанием торпеды ему казалось до предела спрессованным. В него вместился и рыбцех с телом Кузьмы Никодимыча, и траулер, от килевого бруса до клотика, и то, что находилось для всех впереди. Уже пережил всю целиком происшедшую трагедию, причем наверняка его переживания были сильней, чем у кого-либо. Теперь же снова обрел благостную, необходимую командиру уравновешенность, значительность осанки.

Чья воля вела его: или та, что исходила из распоряжений с берега, или собственная, вложенная в разработку распоряжений, включающая в себя что-то от полученных? Ему некогда было особенно раздумывать об этом и не к чему. У него была определенная устремленность, как обычно, служил ей — не давал себе в чем-то сплоховать. К другим также не уменьшил требовательности, потому что все пользовались процентами от его побед — получали внеочередные квартиры, места в детских яслях и прочее.

Когда Назар наклонился распрямить над Кузьмой Никодимычем лишнюю морщинку, электрический привод вроде бы не смог больше бездействовать. Дверь морозилки тронулась к левому борту — серая, толстая, небыстрая.

«Отчего же так? С головой укрытый Кузьма Никодимыч почти остров. Сам же где-то. А барк к чему? Он — Венка?»

Первый помощник опять подумал о Венке. Точнее, об его отчаянной мольбе: «Отец!..»

Заблуждение, что девятый вал — неизменно роковой, от него ничего хорошего.

Пролив Лаперуза еще не освободился ото льда. «Тафуин» получил добро обойти его, взял курс на южную оконечность острова Хонсю.

Не счесть сколько кораблей бороздило Сангарский пролив под разными флагами. Японцы привыкли к этому, не отрывались от сетей. А перед «Тафуином», поскольку весть о взрыве на нем разнеслась по всему свету, бросили их:

— Иван! Аригато! С-ыпа-сибо!

Японец на мотоботе с изображением вздыбленного дракона не пожалел сухие батареи, включил проигрыватель на полную мощность и повернул в сторону «Тафуина» динамик.

— «Очи черные, очи страстные!» — До Хоккодато закачался воздух от романса на русском языке, с непривычки трудный для легких: был переполнен течением Куросиво.

Пожалуй, менее всех свыкшаяся с потерей Кузьмы Никодимыча Ксения Васильевна шестым чувством угадала, что рядом с ней Назар, и передвинулась от него подальше. Сказала Игнатичу:

— Нет у них, наверно, ничего другого. К случаю.

С Назара схлынула озабоченность за весь рейс, уже в основном-то завершенный. Какой она была, лучше б его никто не рассказал. Распределялась между Зубакиным, Игнатичем и Серегой.

Подделанный для джаза романс собрал на левый борт весь экипаж «Тафуина». Заграница всматривалась в русских и запоминала.

— …Очи! — с восторгом исторг японский динамик. — Очи! — он же простонал с опасением и тревогой. Снова в сладком томлении, зазывающе: — Очи!..

На «Тафуине» недостаточно приспустили флаг, японцы не знали, выздоровел Кузьма Никодимыч или неживой. Боцман взялся за флаглинь, и пленочное пение тотчас же оборвалось.