Горбатый медведь. Книга 2

Боязно было начинать разговор с комиссаром охраны эсером Панкратовым. К нему весьма расположен царь. И говорят, что предложил ему место учителя своих детей. Панкратов мог бы подсказать царю побег.

Но Панкратов «палка о двух концах», как и доктор Боткин, состоящий при царской семье. Если бы доктор Боткин согласился сделать нужный укол, дать снотворное, а потом…

Всесвятский сочиняет сложнейшие комбинации со множеством хитрейших сюжетов похищения, не понимая того, что теперь не столько царь, а само придумывание комбинаций умыкания царя занимают все его существо профессионального афериста.

Например, он верит, что если бы тобольский епископ Гермоген мог войти с ним в пай, тогда бы можно было в одном из церковных тайников надежно спрятать царя и вести торг о размерах выкупа.

Да что Гермоген. И рядовой поп отец Алексей, встречающийся с царем, мог войти в сговор. Но, кажется, оба духовных отца готовят побег государю-императору в другом сообществе. Жаль, но ничего не поделаешь. Можно раскрыть их замыслы анонимным доносом. Но тогда усилят надзор, и ему же, Всесвятскому, будет хуже. Да и многое ли изменится, если устранят отца Алексея и преосвященного Гермогена. Остальные-то останутся. Не просто же так забиты все гостиницы свитой, неизвестными лицами, которые вхожи в дома тобольских богачей, рыбопромышленников. Не просто же так все они торчат здесь. Едва ли среди них найдется хотя бы один, кто не желает пожать лавры спасителя бывшего самодержца всея Руси, а вместе с лаврами получить и награды.

Зачем-то зимует в Тобольске шхуна «Святая Мария», и откуда-то возник слух, что с наступлением весны она поможет Романовым очутиться в Англии.

Нужно опередить всех.

И снова дни сменяют ночи. Задумываемое днем досматривается во сне. Всесвятский видел обоз с рыбой. Это его обоз. Он и доктор Боткин одеты возчиками. Полушубки, тулупы, валенки. В санях — мороженая рыба насыпью. Рыба, упакованная сверху рогожами. А в рыбе Николай Романов. Он, укутанный в меха, спит под наркозом. Кто вздумает обыскивать идущие через Тобольск сани с рыбой? И все было бы хорошо. Царя свезли бы в надежный самогонный завод в дремучей тайге, где, как оказывается, ждет зять Распутина поручик Соловьев. Но вдруг слышится голос Николая Романова: «Я хочу пить». Доктор Боткин пожалел наркоза. Царь проснулся. Обоз обступают преображенцы с полковником Кобылинским во главе. Просыпается и Всесвятский в тяжелом угаре. Он ищет в темноте жбан с квасом. Ему хочется пить. К нему приходит участливая, добрая Паша.

— Ты опять бредил, Тоня, — говорит она, приникая к нему.

Ее тепло, мягкий голос, знакомый запах репейного масла, которое она пользует для укрепления волос, и, наконец, ласковые руки, обвившие шею Всесвятского, гонят назойливый сон, который он видит третий раз подряд.

Через час он, усталый, засыпает. И опять скрипят полозья, скользя по стылому снежному накату дороги, ведущей в тайгу, где ждет поручик Соловьев. Но на этот раз просит пить, а затем выскакивает из воза епископ Гермоген. Он кричит на всю тайгу: «Моя пожива! Моя добыча!» Затем вытаскивает из воза завернутого в меха, а потом в бинты Романова, чем-то напоминающего теперь мумию, и вместе с командой шхуны «Святая Мария» уносят его, как плащаницу, подняв над головами. Гермоген с хоругвью в руках идет впереди, провозглашает: «В Лондон, в Лондон. Лед прошел. Губа чиста!»

Паша крестит, а потом будит бормочущего во сне: «Нет, мой царь. Мой… Мой…»

На улице уже светает. Паша советует позвать бабку. Паша боится за своего Тоню. Она верит, что Антонин нашел наконец в большом белом свете ее, а она нашла его. И любит его первого, а того, Василия, которого прибрал бог на фронте… За него она просто вышла замуж шестнадцати годов, когда он приезжал с фронта на побывку. А сейчас ей девятнадцать лет, и все в ней живет Антонином.

Рано топится русская печь. Мастерски печет Паша блины. Жар зарумянил ее щеки. И вся она как зоренька ранней весной. Тонечка не жалел для нее ситцев и сатинов, бархатов, плюша, кружева. С утра она в обтяжном-обливном, туго скроенном, плотно пригнанном платье. Любуйся, Тонечка. И он глядит. И думает, зачем ей дано столько редкостных чар. Кто их поймет и оценит здесь, в Тобольске. Думая, он слышит через двойные рамы, как скрипит обоз. Оторвавшись от печи, смотрит в окно. За окном обоз с рыбой. Точь-в-точь что во сне. И те же рогожи, укрывающие мороженую рыбу, уложенную в сани. Становится страшно. Слегка знобит. Так и кажется, что в одном из возов увозят царя.

А вдруг это так и есть? Ведь должны же похитить его и отправить в надежное место до того, как тронется лед и очистится Обская губа.

— Пашенька, родная моя, — просит Всесвятский, — вчера, кажется, что-то оставалось в графинчике…

IV