Горбатый медведь. Книга 2

Родившейся здесь Пашеньке не хотелось покидать Тобольск. Тут все мило и близко. Здесь знакомы и незнакомые люди. Свой дом, своя живность и такой ненаглядный Иртыш. Каково-то будет ей там, в Москве? Однако же муж — это муж. Она, разумеется, не могла допустить, что никакой квартиры у Всесвятского в Москве нет и не было. И если бы ей кто-то сказал, что ее Тоня, бессовестнейший из прохвостов, никогда сюда не вернется и что его совершенно не трогает, кого ожидает она, готовясь стать матерью — мальчика или девочку, Пашенька не поверила бы. Не поверила бы, потому что в ее понятиях не мог уместиться обман, которому нет прощения. И она, ожидая своего Тоню и не дождавшись, будет думать, что случилось несчастье, произошло крушение, умер от оспы и что-то еще самое невероятное — только не измена. Да еще такая наглая.

На душе Пашеньки было светлее, чем на улице. Яркое солнышко сильно поторапливало снег. Как-то доберется до Тюмени ее Тонечка. Теперь не на санях, не на телеге. Только верхом.

С трудом, но добрался Всесвятский до железной дороги, а потом по железной дороге до Перми. В Перми Всесвятский встретил своего шефа по жандармскому управлению, воскресшего из мертвых Саженцева.

— Здравствуйте, Павел Иванович, — первым заговорил Всесвятский. — Так вы, значит, не утонули в ту ночь, когда я вас выбросил за борт парохода.

— Как видите, — любезно улыбаясь, сказал Саженцев, как будто они говорили не о поединке на палубе парохода, желая друг другу гибели, а о милой шутке.

Впрочем, они и не могли поступить по-иному. Они не могли взаимно предать друг друга. Им ничего не оставалось, как вступить в блок. И у них начались новые отношения. Павел Иванович Саженцев открыл Всесвятскому, что на свете оставалась единственная перспективная партия. Это партия эсеров. И объяснил почему.

И Всесвятский признался:

— Я нашел то, что так долго искал.

Через несколько дней Всесвятский уехал на связь с мильвенскими эсерами. И ему была названа фамилия главаря эсеровского заговора — Геннадия Павловича Вахтерова.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ПЕРВАЯ ГЛАВА

I

В Омутиху Тихомировы решили отправиться пешком. Столько лет прошло с тех пор, как Валерий Всеволодович шел через эти поля, покидая Мильву, а дорога все та же, если не считать, что местами поредел лес.

На полях уже выстроились ржаные суслоны. Жали и в воскресенье, Всеволоду Владимировичу хотелось убедиться своими глазами, как справляются с уборкой урожая учащиеся. И Валерию Всеволодовичу не терпелось увидеть учебно-опытное хозяйство. Так называлась теперь ферма братьев Непреловых.

За последним поворотом дороги появился самый младший из Тихомировых, Володя. Он заметно подрос и окреп после переезда в Мильву. Его с матерью Еленой Емельяновной доставил сюда все тот же Яков Евсеич Кумынин, на той же Буланихе, которую по старости лет никто не захотел купить. А куда деть такую заслуженную лошадь? Не на живодерню же. Ведь она и ходит, можно сказать, в бабушках. Вот и приходится додерживать ее до самой смерти и прикармливать в учебном хозяйстве, где она теперь и живет как бы на пенсии по инвалидности.

Учебно-опытным хозяйством заведовал старик агроном Михаил Иванович Шадрин, отслуживший свое в вятском земстве и вышедший сейчас в отставку. Практически же управлял хозяйством Непрелов, числясь старшим рабочим. В этот воскресный день на ферме было пусто, и агроном Шадрин с удовольствием показывал приезжим учебное хозяйство.

— Хотя нам и полугода не минуло, — начал он, — а мы уже можем похвалиться по всем статьям. — И старик принялся перечислять эти статьи.

Начиная с полей и севооборота, он переходил к животным, затем к птице, рыбе, показывал подготавливаемую к закладу сада землю, водил на пасеку, где колоды-чурки были заменены ульями. Показывал он также добытые им конные уборочные машины. Чувствовалось, что старый агроном счастлив, сколачивая учебное хозяйство, в котором он не забыл и рыбоводство. Он видел во всем этом проблески будущих больших хозяйств, которые, может быть, будут создаваться и его учениками-практикантами.

Сидора Петровича злили эти шадринские «прогляды в будущее». Он ненавидел эти хозяйства, рисуемые Шадриным. Ненавидел и его. И эту ненависть в глазах Непрелова заметил Валерий Всеволодович.

— Как вы думаете, возможно ли это?

— А откуда мне знать, — ответил он. — Я ведь не бахарь, а пахарь.

— А вы как думаете, Яков Евсеевич? — спросил Валерий Всеволодович своего давнего знакомого.

— Как я думаю, после скажу. Не утаю. Мне от вас, Валерий Всеволодович, прятать нечего.

Кумынину не хотелось говорить при Непрелове. Зачем доверять ему то, в чем сам не очень уверен. Выждав, когда не оказалось лишних ушей, Кумынин заговорил первым:

— Я, Валерий Всеволодович, думаю, что вы и ваша партия желают народу только хорошего. Я думаю, что в вашей партии хорошие и честные люди. По нашим мильвенским большевикам сужу. Они тоже не только желают, но бьются-колотятся, чтобы всем было лучше. А что получается?

— Что?

— Ничего не получается. Да и не может получиться.

— Почему же не может, Яков Евсеевич?