Горбатый медведь. Книга 2

— Желательно бы получить ответ до пасхи, а то тут ко мне ходит один доморощенный «куманек» небольшого росточку. Слыхали, наверно, Никифора Истомина, который меня вместе с землей в кумынию подбивает. Тоже стоящее дело эта кумыния… Так что, значит, покедова, ваша честь, гражданин енерал…

Выйдя на улицу, Сидор торопливо шептал:

— Слава тебе восподи, пресвятой угодник Миколай, оплел-охмурил, по всем статьям обошел. Целой будет ферма. Макового зерна не унесут. Клинышка земли не отрежут. Всё сберегу до последнего бревнышка.

II

Не сразу понял Герасим Петрович Непрелов, что его брат спас ферму, отдав ее задолго до шумного передела примильвенских земель. Младший брат и не думал, что так дальновиден и практичен Сидор.

— Как толички придет им конец, когда заступит настоящая власть, — говорил он, — мне не надо будет бегать с плантами, с землемерными вычертками и, вертая себе свое, доказывать, где наши форменные земли. Они как были огороженными, так и будут. Мне только останется дать коленом под енералову честь, и тютечки. Всё отберу до вершка. И долга платить ему не надо… Хо-хо!

Говоря о долге Тихомирову, Сидор Петрович имел в виду векселя. Отдавая ферму мильвенскому политехническому училищу, Непрелов сказал тогда:

— Гражданин енерал, за не нашу-то землю теперич поди-кось не надо платить вам по векселям?

— Ну что вы, право, — ответил тогда Тихомиров и порвал векселя.

А теперь Сидор Петрович радовался, что он не только не останется в убытке от этой передачи земли, но и получит прибыток. И получит его вместе с «ферменной землей» не позднее осени, когда «куманьки откомиссарятся» и сядет править Керенский, который, как слышно, жив-живёхонек и невредим. Он-то и положит всему конец. А конец начнется этой весной, как только мужики схлестнутся с мильвенской мастеровщиной на покосных землях.

Предсказания Непрелова сбывались. На межволостном совещании о примильвенских покосных землях трудно, да и невозможно отказать крестьянам в их претензиях.

— Лес — это одна статья, — говорили представители волостей. — Лес дает дрова. Заводу нельзя без дров. А покосы зачем заводу? Травой не топят.

— Казенные лошади есть у завода! — оспаривал Терентий Николаевич Лосев.

— Ну и что? — возражал представитель Омутихи. — А сколько им надо? Сто десятин? Пускай двести! Не против и триста оставить! А остальные земли куда? Мастеровым? По какому такому праву? В декрете этого нет.

Большинством голосов было решено передать покосы крестьянам, за исключением пятиста десятин, предусматриваемых на расширение города, а пока остающихся для внутренних нужд хозяйства завода.

Кулемин, Матушкин, Киршбаум, Африкан Краснобаев, Лосев и многие другие, зная особенности жизни мильвенских рабочих, остались при своем мнении, изложив его в обстоятельном объяснении, отосланном в губернию. А тем временем, чтобы не упустить пахоту и сев, крестьяне примильвенских деревень выехали межевать и распределять рабочие покосы.

Те же провокаторы из меньшевиков и эсеров, притворившиеся лояльными, действовали теперь в рабочей среде. А для этого не нужно было многих слов.

Прадеды эти покосы косили. Цари не подымали на них руку. У Керенского хватило ума не касаться рабочих покосов, принадлежащих казне. Как же коренная рабочая Советская власть в Мильве не отстояла рабочие интересы?!

О покосах заговорили не одни только рабочие, у которых были коровы и лошади. Если не всем, то большинству миль-венцев невозможно было представить, как можно лишиться покосов, а за ними и коров рабочим, которых теперь почти не кормит завод. Этого допустить нельзя.

От слов переходили к делу. В концах Песчаной улицы, где многие держали своих коров, сама собой возникла демонстрация. Откуда-то появилось красное полотнище, а на нем надпись: «НЕ ОТДАДИМ МОЛОКО НАШИХ ДЕТЕЙ!»

Лозунг был понятен всем. К демонстрантам присоединились и бескоровные. К Мильвенскому городскому комитету РКП (б) пришло более пятисот человек.

Емельян Матушкин, успокаивая демонстрантов, рассказал о бумаге, посланной в губернию и в центр, а потом по требованию прибывающих демонстрантов с других улиц прочитал копию посланного письма.

Прочитанное было встречено шумным одобрением, но кто-то выкрикнул:

— Пока бумага ходит туда-сюда, они распашут и засеют наши покосы.

— Не отдадим! — послышался пронзительный женский голос.

— Гнать их!

— Гнать!

— Не допустим!

Началось невообразимое. Матушкину теперь невозможно было угомонить кричавших. Кто-то выкрикнул:

— Умные не болтают, а не пускают на свои покосы. Не пустим и мы… Не пустим!

Послышались женские голоса, и среди них один пронзительный позвал:

— На покосы, бабоньки! На покосы!

Молодая женщина, которой принадлежал этот сильный голос, подняла над головой деревянные трехрогие вилы, какими обычно мечут сено, скомандовала:

— За мной!

III

Вокруг Мильвы, где лес не подходил к ее окраинам, простирались покосные земли. Они занимали немалые пространства, измеряемые десятками квадратных километров. И особенно хороши были земли на южном и юго-восточном склонах отлогой горы, скат которой тянулся к речке Медвежке версты на четыре.