Горби. Крах советской империи

У ворот аэропорта я оказался втянутым в нелепый русский спор с молодым человеком в кроссовках и тенниске, который исполнял роль охранника особо важных персон на терминале. Весьма неубедительно он заявил, что ничего не слышал о специальном правительственном рейсе в Крым. Телефона у него нет, и он не может никаким иным способом выяснить, что происходит. Пока я спорил, начали появляться другие Их Превосходительства. Мы бессмысленно толклись на месте, пока не узнали, что самолет вылетел без нас с другого конца аэродрома. Молодой человек весело извинился: «Не каждый день у нас государственные перевороты!». Мы потратили без толку три часа. Особенно досадно было узнать, что французский посол случайно попал в нужное место и – благодаря возмутительному сочетанию везения и верного расчета – сумел посадить своего человека на самолет, вместе с корреспондентом «Гардиан» Джонатаном Стиллом и еще двумя-тремя предприимчивыми западными журналистами. Бакатин впоследствии рассказал мне, что даже он попал на самолет в самую последнюю минуту: когда он въехал на взлетную полосу, моторы уже работали, а двери были закрыты.

На этом комедия не кончилась. Я как раз начал засыпать, когда кто-то позвонил из Лондона узнать, не знаю ли я телефон Кремля: премьер-министр хочет позвонить Горбачеву, когда тот вернется из Крыма, а в штаб-квартире кабинета потеряли номер прямой линии. Только я снова заснул, как позвонили из голландского посольства, чтобы сообщить, что Горбачев должен вернуться во Внуково через полчаса и что европейские послы едут его встречать. Я, как сумасшедший, ринулся в аэропорт. Но это опять оказалось напрасной погоней. Горбачев разумно решил, что он может обойтись без разговора с «гогочущей стаей» послов. Нас не пустили в здание аэропорта, и мы увидели только кортеж Горбачева, выехавший из других ворот.

* * *

На следующее утро я проснулся на рассвете, чтобы собраться с мыслями и написать в Форин Оффис, что я думаю по поводу происшедшего. После этого мы с Джилл отправились в «роллс-ройсе» с развевающимся британским флагом на сессию Российского парламента в Белый дом. Здание было все еще окружено обломками оборонительных сооружений – развалинами баррикад, следами, оставшимися от лагеря защитников, мусором от продуктов, которые они ели под дождем. Мы подпрыгивали на ухабах, пробирались через всевозможные препятствия и, наконец, остановили машину на площади, где все еще оставались тысячи людей, праздновавших свою победу. Внутри Белого дома уже не было атмосферы опасливого ожидания, усталости и угрюмого мужества. Россия одержала победу, и русский народ и его лидеры намеревались ее отпраздновать.

Внутри здания Ельцин и его соратники, которые на протяжении последних трех дней сознательно рисковали своей жизнью, с законным торжеством говорили о том, чего они достигли, о конце 70-летнего кошмара и, самое главное, о возрождении России. Ельцин перечислил свои новые декреты, выходившие далеко за рамки его полномочий как Российского президента; заявляя свои претензии на власть, он попирал права Союзного правительства.

Другие ораторы выражали свой сарказм по адресу руководителей путча, коллаборационистов, тех, кто не выступил против путча, а теперь пытаются утверждать, будто они тоже храбро сражались с побежденными коммунистами. Они упрекали Горбачева, который сам назначил людей, предавших его. Они нападали на Лукьянова – «идеолога путча». Хасбулатов требовал, чтобы у коммунистической партии отобрали ее собственность. Еще кто-то призвал наказать российских депутатов, возражавших против созыва в среду чрезвычайной сессии. Мне подумалось, что я слышу неприятные ноты назревающей охоты на ведьм, как во Франции после освобождения от фашистских оккупантов. Силаев предложил возродить Орден Святого Георгия и наградить им за мужество тех, кто последние три дня отстаивал Россию. Депутаты требовали заменить флаг Советской России российским триколором, который развевался над Белым домом во время осады, и изображение которого защитники носили на изготовленных в большом количестве пластиковых значках.

Ощущение пыла стало еще сильнее, когда мы выбрались на балкон, выходивший на площадь. Десятки людей подходили, чтобы присоединиться к тем, кто уже находился там. Я поздравил своих друзей с победой. Мы обнялись с экономистом Шаталиным. К этому времени уже был сочинен миф, будто я тоже в течение всей осады находился в Белом доме. Никому не известный французский депутат проложил себе путь к микрофону, чтобы произнести типично галльскую речь, в которой он сравнивал русский революционный триколор с французским.