Горбун

– Я подумала… – она опустила глаза, – вы как-то сказали, что неженаты… я подумала, что, задействовав для моего просвещения всевозможных наставников, которым поручили воспитать из меня светскую даму, вы хотели… Я решила, что вы меня любите. – Донья Круц украдкой поглядывала на Гонзаго и видела, что ее признания его радуют. – И я без устали трудилась, прилежно осваивая все дисциплины от французской грамматики и арифметики до поклонов и реверансов. Пресвятая Дева! Да перестаньте же надо мной смеяться, или я сойду с ума! – Она еще больше приблизилась к Гонзаго и, глядя ему прямо в глаза, решительно спросила: – Если вы меня не любите, то зачем я вам нужна? Чего вы от меня хотите?

– Я хочу сделать вас счастливой, донья Круц, – ласково ответил Гонзаго. – Счастливой и богатой.

– Дайте мне свободу! И этого будет достаточно. Свободу! Свободу! Я хочу познать Париж! Париж, который вы мне обещали: шумный, блистательный. Париж, который я чувствую несмотря на заточение. Я хочу выйти на волю, хочу показаться в свете. Для чего мне наряды и дорогие украшения, если я сижу в четырех стенах? Вы говорите «счастливой». Счастье – увидеть оперу, о которой я знаю только понаслышке, счастье – ездить на праздники и балы, счастье – танцевать, счастье…

– Сегодня вечером, донья Круц, – сухо прервал ее мечтательный порыв Гонзаго, – вы наденете свой лучший наряд и самые дорогие украшения. – Она недоверчиво и испытующе подняла на него взгляд. – Я вас буду сопровождать, – продолжал Гонзаго, – на бал к его высочеству мсьё регенту.

Донья Круц ошеломленно застыла.

– Это правда? – после долгой паузы, будто не доверяя ушам, спросила она.

– Правда, – отвечал Гонзаго.

– Вы меня возьмете, возьмете на бал! – воскликнула она в безмерном восторге. – О – о, принц! Я прощаю вам все, все! Вы такой добрый. Вы настоящий благодетель!

Она бросилась ему на шею, осыпая его лицо и лоб поцелуями благодарности. Затем, все так же порывисто его отпустив, давая выход неуемной радости, принялась скакать по комнате, выкрикивая в такт прыжков:

– На – бал! На – бал! На – бал! На – бал!

На мгновение остановившись, чтобы перевести дыхание, она защебетала:

– Ни толстые стены, ни холодный пустынный сад, ни закрытые ставни не помешали мне узнать о празднике. Я несколько раз слышала, как о нем шептались горничные и лакеи, и поняла, как там будет чудесно. И я попаду в этот рай! О – о! Благодарю вас! Благодарю вас, принц! Как вы ко мне добры! Бал, конечно, будет в Пале-Рояле? Ведь так? Я всегда до боли в висках, до замирания пульса мечтала побывать в Пале-Рояле!

Донья Круц сейчас находилась в другом конце комнаты. В несколько прыжков подбежав к Гонзаго, она плюхнулась перед ним на колени и, обвив руками сверкающие голенища его сапог, подняла к нему взгляд.

– Какой я должна надеть туалет, принц? – едва не с испугом произнесла она.

Гонзаго с грустной улыбкой покачал головой.

– Во Франции, донья Круц, на придворных балах есть кое-что, способное украсить и облагородить милое лицо больше, чем самый изысканный туалет.

– Это улыбка? – с озорством ребенка попыталась догадаться донья Круц.

– Нет, – ответил Гонзаго.

– Грация?

– Опять не угадали. Вашей улыбке и грации могут позавидовать многие. То, о чем я говорю…

– У меня этого нет? В таком случае, что же?

Гонзаго медлил с ответом.

– Вы мне можете это дать? – с наивным нетерпением воскликнула девушка.

– Могу, донья Круц.

– Любопытно, чего же мне не достает?

Милая кокетка, поглядев на себя с лукавой усмешкой, будто для забавы вопрошала зеркало.

Зеркало ответа не давало.

– Имени! – весомо произнес, наконец Гонзаго.

Недавняя радости доньи Круц мгновенно исчезла. Глаза погасли. Имени! У нее нет имени. Пале-Рояль не Плаца – Санта за дворцом Альказар. Здесь не попляшешь с баскским тамбурином, позвякивая поясом из фальшивых цехинов. Бедная донья Круц! Гонзаго пообещал, он сказал «могу дать». Но обещания Гонзаго…

– Если у вас нет имени, дорогое дитя, то ничто и никто не в состоянии вам помочь быть с надлежащим почтением принятой при дворе. Но к счастью… – Гонзаго повесил внушительную паузу. – К счастью у вас есть имя. Оно просто было утеряно, и мне, хоть и не без труда, удалось его отыскать.

– Что?! – вырвалось, как крик подстреленной птицы, из груди красавцы. – Что вы скакали?

– У вас есть имя и фамилия, – торжественно отчеканил Гонзаго. – И эта фамилия состоит в близком родстве с королевской. Ваш отец был герцог.

– Мой отец! – повторил донья Круц, – был герцог. Значит, он умер?

Гонзаго утвердительно кивнул.

– А моя мать? – голос девушки дрожал.

– Ваша мать, – продолжал Гонзаго, – принцесса.

– Значит, она жива! – воскликнула донья Круц, и ее сердце лихорадочно заколотилось. – Моя мать жива, жива! Она принцесса! Умоляю, расскажите о моей матери.

Гонзаго прижал палец к губам.

– Не сейчас, – многозначительно прошептал он.

Однако донья Круц была не из тех, кто любил долго оставаться в неведении. Она просто вцепилась в руки Гонзаго.