Горбун

Впрочем самое впечатляющее зрелище, конечно же, было припасено талантливым либреттистом на финал. Вот как это происходило. Танцевавшая с неподражаемым очарованием дочь Миссисипи внезапно выпустила свою гирлянду и взяла обеими руками большую картонную чашу, раскрашенную под мрамор. Не прекращая ни на мгновение танец она стала приближаться к изваянию своего отца Миссисипи. Юркой змейкой проскользнув между валторнами и фаготом, она легко вспрыгнула на невысокий, но просторный постамент, встала правой ножкой на пуант, красиво отведя левую назад, и подставила чашу под струю воды, извергавшуюся из рога изобилия в руках статуи Миссисипи. Затем, исполнив пируэт, с видимым усилием, (ноша сделалась тяжелой), выплеснула содержимое чаши. И о, чудо! Вместо воды на головы танцующих посыпались настоящие золотые монеты! Только очень наивный человек не понял бы намека. По счастью таковых среди танцовщиков не оказалось. Первыми бросились подбирать деньги племянницы, затем к ним на помощь пришли французские моряки и уж в конце, видно преодолев свою вековую дремучесть, осознав преимущества цивилизации, недавние каннибалы, чтобы невзначай друг друга не забодать, сбросили бизоньи рога и под сопровождение перешедшей на аччеле рандо куранты тоже принялись торопливо подбирать золото.

Успех превзошел все ожидания. Рукоплескания и громогласные «браво!» не стихали, пока артисты балета не покинули площадку. Затем хор из нескольких тысяч голосов в единодушном порыве стал скандировать:

– Да здравствует мсьё Лоу!

– Да здравствует мсьё Лоу!

– Да здравствует мсьё Лоу!

Не известно, каким образом эта возникшая экспромтом славица смогла бы прекратиться, если бы торжественные фанфары внезапно не возвестили начало кантаты, сочиненной в честь того же мсьё Лоу. На постамент взобрался солист оперы, лучший драматический тенор французской столицы мсьё Анжелини. Опершись левой рукой о статую, словно призывая ее в соратники, он правую взметнул вперед ввысь, как будто обращался то ли к небесам, то ли к восседавшему на вершине зрительной пирамиды мсьё Лоу. После нескольких бравурных аккордов оркестрового вступления пространство заполнил его мощный слегка вибрирующий голос:

Вот он, божественный сын Каледонии,
Волею неба ниспосланный нам
С ним благоденствие шик и гармония
Прибыли по морю к Галльским брегам.

Ах, знали бы наивные евангелисты заморского идола, как скоро этот «шик» обратится полным пшиком!

Вторая строфа посвящалась юному королю, а третья – регенту. Никто не должен был остаться обойденным.

По окончании кантаты мсьё Анжелини наградили щедрыми рукоплесканиями, а вновь выпорхнувшие балерины мадемуазель Дюплант и мадемуазель Флери преподнесли ему букет нежнейших фиалок.

В соответствии с заранее известным распределением лучших зрительских мест Гонзаго помещался в королевской ложе под балдахином рядом с принцессой Палатинской. Узнав, что между регентом и горбуном состоялся приватный разговор, принц боялся, что регент к нему, принцу де Гонзаго, изменит отношение к худшему. Мало ли о чем у них там шла речь. Опасения оказались напрасными. Филипп Орлеанский встретил своего старого друга Филиппа де Гонзаго так же радушно, как всегда. Прежде, чем подняться в ложу Гонзаго поручил Пейролю следить за мадам принцессой и, если та встретится с кем то неизвестным, то немедленно ему доложить. Во время балета никаких на этот счет известий не поступало, значит пока все шло благополучно.

Едва отзвучала кантата, Гонзаго направился на Поляну Дианы, где у индейской палатки он назначил встречу со своим фактотумом. Пейроля на месте не оказалось. Принц из любопытства вошел в палатку и увидел там свою супругу. Устроившись на скамейке, она опустила глаза и кого то дожидалась. Принц хотел тихо удалиться, чтобы не спугнуть дичь, на которую с таким усердием ставил капкан. Но в эту минуту в шатер ввалилась ватага его приспешников. Молодые люди шумели и смеялись.

Успев еще раз побывать у буфетной стойки, они позабыли о неудаче, постигшей их в зеленой беседке, и теперь весело издевались как над балетом, так и над кантатой. Шаверни, подражая дикарям людоедам комично задирал кверху пятки, Носе дрожащим блеянием выводил руладу:

– «Вот он, божественный сын Каледонии» и т. д.

– Эх, глупцы! – недоумевал Ориоль. – Даже, если вам не понравились кантата и балет, как же вы могли не заметить великолепного костюма мадемуазель Нивель?

– А стало быть, и тебя как ее благодетеля, не так ли? Друзья, давайте наденем на нашего Ориоля венок триумфатора!

– И споем новую кантату:

«Вот он, божественный сын с плас Мобер…»

– Ха-ха-ха!

Внезапно увидев Гонзаго, повесы поутихли. Все, за исключением Шаверни, принялись исполнять обязанности верной свиты, соревнуясь друг с другом в изъявлениях лояльности.

– Наконец-то, кузен, мы вас отыскали, – сказал Навай. – А то, признаться уже беспокоились.

– Какой же праздник без нашего дорогого принца! – прибавил Ориоль.