Горбун

Регент подозвал маркиза де Бонниве и прошептал ему несколько слов. Тот поклонился и стремительно удалился из-залы. Принцесса возвратилась на свое место. Гонзаго окинул собрание спокойным, как ему казалось, взглядом. Но губы его дрожали, а в глазах затаился страх. Через несколько минут в вестибюле послышался звон оружия. Все присутствовавшие невольно привстали, так велико было их любопытство, внушаемое этим отважным авантюристом, необычайная история которого за несколько последних дней успела сделаться притчей во языцех. Кому-то уже удалось его повидать на празднестве в Пале-Рояле, кто-то видел, как его высочество регент отобрал у него шпагу, лишив тем звания дворянина, но многим сейчас предстояло его увидеть впервые.

Когда дверь отворилась, и перед собранием в окружении конвоиров предстал со связанными руками белокурый шевалье, прекрасный как святой мученик с полотен мастеров пизанской школы, по рядам пронесся удивленный «гур гур». Однако регент теперь смотрел не на осужденного, а на Гонзаго. Тот не шевелился. Лагардера подвели почти к самым подмосткам. Вслед за приговоренным, держа свисток, шел секретарь Пылающей палаты. По традиции ему надлежало огласить часть приговора перед могилой, где преступнику должны были отсечь руку, и другую часть, – перед казнью в Бастилии.

– Читайте! – приказал регент.

Секретарь развернул свиток. Вкратце там было следующее:

– «Заслушав обвиняемого, свидетелей и королевского адвоката, учитывая доказательства и принимая во внимание процессуальный порядок, суд по особо важным делам, именуемый „Пылающая палата“, признал сьера Анри де Лагардера, именующего себя титулом шевалье, виновным в убийстве благородного и могущественного принца Филиппа Лотарингского Эльбёфа герцога де Невера и приговорил упомянутого Лагардера: 1) к публичному покаянию с последующим усекновением правой кисти, коему надлежит быть произведенным палачом при посредстве меча у подножия памятника на могиле упомянутого принца и синьора Филиппа герцога де Невера на кладбище у церкви Сен-Маглуар и 2) к отсечению головы упомянутого сьера Лагардера во дворе Бастилии, для чего следует пригласить другого палача, специалиста по обращению с топором… и т. д. и т. п.».

Огласив приговор, секретарь отступил и стал позади конвоиров.

– Вы удовлетворены, сударыня? – спросил регент у принцессы.

Та внезапно поднялась из кресла настолько порывисто, что Гонзаго, помимо воли тоже вскочил с места, приняв позу человека, готовящегося отразить удар.

– Пробил час! – воскликнула она прерывистым от необычайного волнения голосом. Лицо ее раскраснелось, глаза сверкали, по щекам катились слезы. – Говорите, Лагардер! Говори, сын мой!

Неистовое возбуждение принцессы заразило остальных. Казалось, что присутствовавшие в одночасье получили удар электрического тока. Регент тоже вскочил со своего трона. К его лицу прилила кровь. Все приготовились услышать нечто совершенно неслыханное.

– Ты, будто, побледнел и дрожишь, Филипп? – обратился регент к Гонзаго.

– Ничуть! – процедил тот, с подчеркнутой развязностью развалясь в кресле. – Ни сейчас, ни когда-либо вообще!

Переведя взор на Лагардера, регент сказал:

– Говорите, сударь!

– Ваше высочество! – проговорил осужденный звучным и вместе с тем спокойным тоном. – Вынесенный мне приговор обжалованию не подлежит. Даже у вас, высшего государственного сановника, нет власти меня помиловать, а потому о помиловании я и не прошу. Однако в ваших силах сделать так, чтобы стала известна правда, и именно этого я добиваюсь.

Удивительно было наблюдать, как на головах убеленных сединами вельмож задрожали остатки естественного «оперения». В ту минуту даже хладнокровный и рассудительный де Ламуаньон при виде разительного контраста между лицами Лагардера и Гонзаго был настолько ошеломлен, что невольно произнес вслух то, о чем вдруг подумал:

– Для приостановки действия приговора Пылающей палаты необходимо признание настоящего преступника.

– Сейчас оно у вас появиться! – с какой-то не вяжущейся с его положением веселостью уверенно произнес Лагардер.

– Однако, поторопитесь, друг мой, – предупредил регент. – Я не располагаю временем.

– У меня его еще меньше, ваше высочество, – с улыбкой ответил Лагардер и, опять обретя серьезность, продолжил: – Все, о чем мной было обещано, я выполнил. Я поклялся своей честью, во-первых: в течение суток вернуть госпоже де Гонзаго ее ребенка, которого когда-то она на мою беду мне доверила. Сегодня в пять утра мать после долгой разлуки обняла свою дочь.

– Да будешь тысячу раз ты благословлен за это, родной мой! – прошептала Аврора де Келюс.

– Кроме того во вторых: я пообещал по истечении этих же суток предстать перед вашим высочеством. Передав дочь матери, я немедленно сдался властям.

– Верно, – тихо проговорил регент. – Мне это хорошо известно, потому, что, начиная с того момента, я пытался с вас не спускать глаз. Я потерял вас из вида, когда вы превратились в горбуна. Странно, но мой агент с улицы Певчих еще два дня назад убеждала меня, что шевалье де Лагардер и горбун Эзоп – одно лицо, а я ей не поверил…