Горбун, Или Маленький Парижанин

Мой друг переменился, его манеры стали совершенно иными; он был неизменно холоден, а иногда я замечала, что он печален. Казалось, отныне между нами воздвиглась некая преграда.

Я вам уже говорила, матушка, что добиться объяснения от Анри было невозможным делом. Он хранил свою тайну даже от меня. Скоро я догадалась, что он страдает и ищет утешения в труде. Со всех сторон его умоляли принять заказы. Мы жили в достатке и даже богато. Мадридские оружейники, можно сказать, пускали работы Синселадора с аукциона.

Герцог Медина-Сидония, фаворит Филиппа V, сказал: „У меня есть три шпаги; эфес первой из золота, и я подарил бы ее другу, у второй — украшен алмазами, и я подарил бы ее возлюбленной; у третьей же — из черненой стали, но, раз он чеканен Синселадором, я не отдам ее даже королю“.

Шел месяц за месяцем. Меня охватила грусть. Анри заметил это и выглядел совершенно несчастным.

Окна моей комнаты выходили в огромные сады на задах калье Реаль. Самый большой и самый красивый парк принадлежал старинному дворцу герцога д’Оссуны, который был убит на дуэли придворным королевы господином де Фавасом. После смерти герцога дворец оставался пустым.

Но однажды я обнаружила, что во дворце подняты жалюзи. Пустые залы наполнились роскошной мебелью, на окнах висели драгоценные занавеси. В саду высадили цветы. Во дворце поселился гость.

Я была любопытна, как все затворницы, и захотела узнать его имя. А когда узнала, была потрясена: нового обитателя дворца д’Оссуны звали Филипп Мантуанский, принц Гонзаго.

Гонзаго! Но ведь это имя я видела в списке моего друга Анри. Это было второе имя из вписанных им туда во время путешествия и четвертое из невычеркнутых: Фаэнца, Сальданья, Пероль и Гонзаго.

Я подумала, что Анри, несомненно, друг этого вельможи, и даже надеялась увидеть его.

На другой день Анри велел прибить на окнах моей комнаты жалюзи, которых до тех пор там не было.

— Аврора, — сказал он мне, — я прошу вас не показываться людям, которые будут прогуливаться в саду.

Признаюсь вам, матушка, что после такой просьбы мое любопытство только усилилось.

Сведения о принце Гонзаго получить было нетрудно: все только и говорили о нем.

То был один из самых богатых людей во Франции и личный друг регента. Он приехал в Мадрид с каким-то доверительным поручением. Его принимали как посла, и у него был целый двор.

Каждое утро малыш Жан Мари приходил ко мне и рассказывал, о чем говорят в квартале. Принц был красив, у него были прекрасные возлюбленные, он швырял миллионы. Его сопровождали молодые гуляки, они компанией шатались ночами по Мадриду, забирались на балконы, били фонари, высаживали двери и колотили ревнивых покровителей красавиц.

Среди них был один, которому не исполнилось, наверное, еще и восемнадцати, истинный дьявол. Его звали маркиз де Шаверни.

Рассказывали, что щеки у него свежие и розовые, как персик, сам он миловиден, с длинными светлыми волосами, обрамляющими чистый белый лоб, и глазами, озорными, как у девушки, и у него еще даже не выросли усы. Он был самый ужасный из всех. При мысли об этом херувимчике сладко ныли сердца всех сеньорит Мадрида.

Сквозь щели жалюзи на моем окне я иногда видела в сени прекрасного парка Оссуны молодого изящного дворянина с несколько женственной внешностью, но уж он-то совершенно не походил на этого повесу де Шаверни. Он выглядел таким скромным и целомудренным. К тому же он выходил на прогулку ранним утром. А де Шаверни после бурно проведенной ночи, надо думать, вставал поздно.

Этот юный дворянин то присаживался на скамейку, то ложился в траву, то, склонив голову, прохаживался с задумчивым видом и почти никогда не выпускал из рук книгу. То был чрезвычайно прилежный молодой человек.

Навряд ли де Шаверни был так привержен к чтению.

Нет, такое и подумать было просто невозможно. Этот дворянин был полнейшей противоположностью де Шаверни, если только молва не оболгала самым постыдным образом юного маркиза.

Но молва молвою, а этот дворянин оказался тем самым маркизом де Шаверни.

Шалун, дьявол! Мне казалось, я влюбилась бы в него, не будь на свете Анри.

У него было доброе сердце, матушка, правда испорченное теми, кто сбил его в столь юные годы с пути, но все же благородное, пылкое и щедрое. Наверное, однажды ветром отогнуло край жалюзи, потому что он увидел меня и с той поры все время проводил в парке.

Во всяком случае, я удержала его от многих сумасбродств. В парке он вел себя кротко, как святой. Но тем не менее иногда отваживался поцеловать сорванный цветок и бросить его к моему окну.

Однажды он пришел с духовой трубкой, нацелил ее на жалюзи и очень точно забросил в щель между рейками записочку.

Если бы вы только знали, матушка, до чего это была прелестная записка. Он хотел жениться на мне и писал, что я вырву его душу из ада. Я едва удержалась от ответа, но ведь я совершила бы доброе дело. И лишь мысль об Анри остановила меня. Я даже не подала признаков жизни.