Горбун, Или Маленький Парижанин

Питье шотландских колдуний изготовлено из сока той разновидности рыжего курчавого салата латук, которую испанцы называют lechuga pequeña, в смеси с известным количеством настоя табака и экстракта из обычного полевого мака. Это сильнейшее наркотическое средство. Что же касается методы выведения из сна, так похожего на смерть, я, матушка, рассказала вам то, что видела собственными глазами. Уколы раскаленным железом без цыганской песни, по утверждению Флор, не дают никакого результата. Точно так же в венгерской сказке, которую так увлекательно рассказывала мне моя милая Флор, ключ от сокровищ Офена[78] не мог открыть хрустальную дверь в горе, если владелец ключа не знал волшебного слова „maramaradno“.

Когда Анри поднял веки, я прильнула губами к его лбу. Он с растерянным видом огляделся. Но на его устах играла слабая улыбка. Когда же Анри увидел скелет старого Хаджи, лицо его стало серьезным и замкнутым.

— Так вот какого товарища выбрали мне, — промолвил он. — Через месяц нас уже нельзя было бы отличить.

— В дорогу! — вскричала Флор. — К восходу солнца мы должны быть далеко от гор.

Анри уже был на ногах.

Лошади ждали нас у входа в расщелину. Флор ехала первой как проводник: она уже неоднократно бывала в здешних местах. На последний гребень Баладрона мы начали подниматься, когда еще светила луна. К рассвету были около Эскориала. А вечером въезжали в столицу Испании.

Я была безумно счастлива: было решено, что Флор останется с нами. Она не могла вернуться к своим соплеменникам после того, что сделала для нас. Анри сказал мне:

— Аврора, у тебя будет сестра.

С месяц все шло хорошо. Флор пожелала, чтобы ее наставили в основах христианской религии; она приняла крещение в монастыре Воплощения, а первое причастие — вместе со мною в церкви францисканцев. Она была набожна — искренне и на свой лад, — однако монахини ордена Воплощения, которые надзирали за нею как за новообращенной, хотели от нее набожности совсем иного свойства.

Но бедняжка Флор, вернее, Мария де ла Санта Крус не могла им дать того, что они от нее требовали.

Однажды утром мы увидели ее в старом цыганском наряде. Анри улыбнулся и молвил:

— Милая пташка, ты задержалась с отлетом.

А я, матушка, плакала, потому что любила Флор, любила всем сердцем!

Она обняла меня, у нее тоже стояли слезы в глазах, но это было сильней ее. Флор ушла, пообещав вскоре прийти. Увы, в тот же вечер я видела ее на Пласа-Санта в окружении простонародья. Она танцевала с баскским бубном, а потом гадала прохожим.

Мы поселились на задах калье Реаль на скромной улочке, к которой подступали большие прекрасные сады.

Только потому, что я француженка, матушка, я не тоскую в Париже по чудесному испанскому климату.

Мы больше не испытывали нужды. Анри сразу же занял достойное место среди первейших резчиков Мадрида. У него еще не было столь громкого имени, благодаря которому он так легко сделал состояние, но лучшие оружейники уже высоко оценивали его мастерство.

То было спокойное и счастливое время. По утрам к нам приходила Флор. Мы болтали. Она сожалела, что не живет со мной, но, когда я предлагала ей вернуться к нашей прежней жизни, она, смеясь, спасалась бегством.

Однажды Анри сказал мне:

— Аврора, эта девочка — не та подруга, которая нужна вам.

Я не знаю, что произошло, но Флор стала приходить все реже и реже. Мы становились все холодней друг с другом. Когда мой друг Анри что-то велел мне, сердце мое тут же подчинялось. То, что не нравилось ему, переставало быть по душе и мне.

Матушка, может, только так и можно любить?

Но все равно, если бы я встретила мою Флор, я не сдержалась бы и бросилась ей в объятья.

А сейчас, матушка, я расскажу вам одну вещь, которая произошла незадолго до отъезда моего друга; ведь мне предстояло испытать величайшую муку, какую я знала в жизни: Анри собирался уехать, и я должна была надолго, страшно надолго, остаться одна, не видя его. Вы можете это понять, матушка? Два года. Целых два года! И это предстояло мне, которую каждое утро он будил отцовским поцелуем, мне, которая еще ни разу даже на день не разлучалась с ним! Когда я думаю о тех двух годах, они кажутся мне длинней, чем вся моя остальная жизнь.

Я знала, что Анри собрал немного денег, чтобы совершить путешествие: ему нужно было посетить Германию и Италию. Только Франция была закрыта для него, не знаю почему. Цель этой поездки тоже оставалась для меня тайной.

Однажды утром Анри, как обычно, ушел, а я прошла к нему в комнату, чтобы прибрать. Его секретер, с ключом от которого он никогда не расставался, был открыт. На столе секретера лежал пожелтевший от времени конверт с бумагами. С конверта свисали две одинаковые печати с гербом и девизом, состоящим из одного латинского слова „Adsum“. Мой исповедник, когда я попросила дать перевод этого слова, сказал, что оно означает „Я здесь“.

Матушка, вы помните, когда мой друг Анри в Венаске догонял меня, он бросился на моих похитителей, выкрикивая: „Я здесь! Я здесь!“