Гордая птичка Воробышек

– Женька, повыше лепи! Давай справа еще одну! А вот ту, синенькую, в угол крепи, за штору! – советует мне полненькая Лида Петрова и отходит на несколько шагов полюбоваться на созданную нами красоту.

– Зачем за штору, Лид? Все равно ведь не видно! – удивляюсь я.

– Женька, много ты понимаешь! – возражает девушка. – Здесь не видно, а с улицы картина маслом должна быть! Окно-то над деканатом! Ой, Воробышек! – восклицает она, сделав еще шажок назад. – Что-то мне синенькая уже не нравится, какая-то она скучная!

Я задираю голову, смотрю на снежинку и соглашаюсь с девушкой. Действительно, на фоне перламутровых снежинок простенький синий кружок из цветной бумаги смотрится плоско и уныло.

– Давай дождик добавим, – предлагаю я. – И, Лид, – прошу на ее согласный кивок, – возьми у Боброва скотч и с десятка два булавок для штор, а то у меня тут еще на парочку и все.

Петрова приносит скотч, я нарезаю снежинки и подвигаю стремянку вверх по возвышению к самому дальнему окну. Здесь портьеры тяжелые и страшно длинные, видимо, оставшиеся в аудитории со времен портативного видеопроектора и просмотра научно-обучающих студенчество фильмов. Совершенно определенно, со входа никто и не заметит наших с согруппницей усилий, но мы с Петровой решаем, что общая картина должна быть выписана до конца и выглядеть с улицы достойно, а потому с трудом раздвигаем до половины шторы и принимаемся за дело. Она нарезать скотч и подавать снежинки, а я эти самые снежинки крепить к стеклу.

Уже почти три – скоро должна явиться с общего для преподавателей собрания у ректора куратор, и в преддверии ее появления в аудиторию вваливаются еще две группы – четвертый курс.

Я вижу Люкова сразу из своего закутка. Как всегда весь в темном, он заходит в толпе парней и немногочисленных девушек в лекционную и вместе со всеми останавливается оглядеть кафедру. Скупо кивает на приветствие каких-то малознакомых ему студентов, бросает сумку на стол и внимательно скользит глазами по головам.

Я не видела его с нашей последней встречи у него дома и с неожиданной тоской смотрю на высокую фигуру, чувствуя, что соскучилась по парню. Соскучилась по его холодному голосу, по уверенному развороту плеч, по обволакивающему ноздри мужскому аромату можжевельника и горького апельсина, и по пронизывающему, сканирующему меня насквозь, словно рентгеновский луч, льду карих колючих глаз.

«Что с тобой, Воробышек?» – задаюсь вопросом, и не могу найти ответ.

– Жень, ну ты тут сама закончишь, да? Ерунда же осталась! Вон, Рябуха скотч просит, не унимается. Пойду отнесу, – говорит, возвращая меня в реальность Петрова, и машет рукой невысокому чернявому парнишке, занятому новогодним плакатом. – Да сейчас, Юрок! Не вопи! Уже бегу!

– Хорошо, Лид, – соглашаюсь я, и вместо того, чтобы продолжать глазеть на Люкова, решаю заняться неоконченным делом.

Возле парня нарисовалась Лиза Нарьялова и еще одна, незнакомая мне девчонка. Троица улыбается, а я ловлю себя на том, что смотреть на них мне почему-то не нравится.

Я отворачиваюсь к окну, забираюсь по стремянке выше и клею к стеклу украшение. Отрываю от ленты серебристый дождик и вплетаю его в махровый узор снежинки. Отодвигаю рукой закрывающую обзор портьеру и оцениваю критичным взглядом общую рукотворную композицию, когда неожиданно срабатывает вибро-сигнал телефона, сообщая о приходе сообщения.

Я зажимаю кусок скотча зубами и привычно лезу рукой за трубкой в задний карман брюк, ожидая получить очередную эсэмэску от мамы или Крюковой. Но вместо весточки от них я вдруг читаю:

«Привет. Как зачет?» – три слова от абонента под подписью «Илья Люков».

Илья не знает, что я в аудитории, понимаю я. Иначе вряд ли бы выбрал общение посредством телефона прямому вопросу. Но бежать к нему и сообщать при всех в голос как, мне неудобно, да и не хочется нарушать интимное тет-а-труа, и потому я отвечаю:

«Привет. Сдала».

«И?» – тут же спрашивает он.

«Тройка. Воспользовалась твоей работой. Спасибо».

Я выглядываю из-за портьеры и вижу, как парень отвлекается на короткий ответ русоволосой девушке. Она тут же что-то щебечет ему, кокетливо жмет плечиком и смеется. Отмахивается от какой-то шутки Лизы Нарьяловой – едкой и недоброй, судя по выражению лица девушки, а я получаю от Люкова следующее:

«Неплохо?»

Он усаживается на парту, опускает телефон на бедро и ждет – теперь его развлекает монологом красотка Нарьялова, а мне вдруг глядя на них, зная, насколько эти двое были близки, совсем не хочется ему отвечать.

«Воробышек?» – легко набивает Илья экранные клавиши пальцем руки. – «Так как?»

«Просто отлично!» – не скромничаю я.

«Довольствуешься малым? Как насчет повинной ренты? Или ты уезжаешь?» – тут же нескромно напоминает он о долге, и я откликаюсь:

«Нет. Конечно. Когда?»