Гордая птичка Воробышек

— Ты… неугомонный, Люков, — урчит она довольной кошкой, подставляя плечо, а затем и шею для поцелуя. — Сумасшедший… — шепчет в короткий вздох, когда я, не выдержав пытки так и не стихшего желания, снова наполняющего меня томительной болью и жаждой исцеления, толкаю ногу сонного воробышка вверх и вхожу в нее сзади, положив ладонь на живот и крепко прижав к себе… — Совершенно невозможный…

А после она вновь засыпает — быстро и тихо, легко позволив вытереть себя и убаюкать у груди. У нас обоих был трудный день, усталость наконец смаривает меня, но что-то в калейдоскопе сегодняшних событий, лентой мелькнувших перед глазами, какая-то неясная деталь, затертая встречей с Ящером, упрямо удерживает сознание от того, чтобы вконец отдаться на волю сна.

«Смотри, какая девочка, куколка! А ты, херов ёбарь, шмоток пожалел, с сумками заставил бегать… Видел бы ты, что я ей покупал, под ноги псиной стелился. Никого так не обхаживал, как ее… А она не взяла, побрезговала от Игорька-то колечко принять. Сбежала…»

Она только что уснула, это жестоко вновь будить ее, но внезапное желание одарить птичку просто нестерпимо, и я покидаю постель на минуту, чтобы найти свою куртку, а в ней золотой подарок Байгали. Воробышек даже не слышит, когда я надеваю аккуратные часики на ее безвольное запястье…

Утром. Я попытаюсь объяснить все воробышку утром. А сейчас мне тоже пора спать.

Да, иди ко мне, моя девочка, вот так.

* * *

Как же не хочется, чтобы эта волшебная ночь заканчивалась. Я открываю глаза и смотрю в окно, за которым по-прежнему тихо и темно, но где уже вот-вот готов родиться рассвет.

Как это странно. Странно и удивительно все, что с нами с Ильей произошло.

Люков крепко спит, притянув меня на грудь, согревая в эту зимнюю ночь теплом своего горячего тела. Положив широкую ладонь на мою ягодицу, другую руку закинув за голову. Ммм… я трусь лбом о его подбородок, приподнимаюсь и касаюсь губами щеки, чуть тронутой щетиной: мой невозможный, замечательный Люков. Такой уютный, очень нежный и дарящий. Самый лучший на свете парень!

Сколько же продлится наша связь?.. День? Два? Неделю?.. Хотя больше дня, это ясно. И все же, сколько?.. Прежде чем он забудет меня, как забывал других, устав от моих проблем?.. Смогу ли я — влюбленная птичка воробышек, оказавшись в числе позабытых Ильей девушек, достойно встретить завтрашнее холодное равнодушие парня, не потеряв себя?..

Меня тянет к нему. Сильно. Должно быть, Игорь чувствовал ко мне нечто подобное, и это ужасно. Потому что унять желание быть рядом невозможно, а навязывать себя — малодушно.

Я целую его плечо, глажу грудь, пользуясь крепким сном и покровом ночи.

— Я справлюсь, Люков. Даже теперь, когда точно знаю, что могла бы быть счастлива с тобой. Могла бы, если бы ты… — Я отстраняюсь, тянусь к Илье рукой и отбрасываю со лба спутанные пряди волос, кажущиеся сейчас непривычно темными. — Если бы ты смог полюбить меня. Если бы смог довольствоваться мной одной.

Я вспоминаю теплые слова Люкова, его откровенные ласки, проникающую под кожу будоражащую хрипотцу, и стихнувший было внизу живота жар, при одной только мысли о том, что вытворяли со мной его твердые губы, разгорается вновь. Наполняет грудь приятной тяжестью вкушенной истомы, заставляя сердце забиться чаще. Заставляя почувствовать голод женщины, знающей, что такое настоящее удовлетворение.

И все же это удивительно, как близость с одним мужчиной искалечила меня, а с другим — исцелила. Я смогу. Я смогу жить дальше, сохранив это все для себя в памяти, не разбившись о завтрашние равнодушие и ревность. Мне просто надо уехать. Туда, где я буду одна, где смогу сберечь себя, не распавшись на кусочки. Люков очень помог мне, и он не предавал. Он ничего не обещал, он меня лечил. Со всей нежностью, на которую оказался способен.

Люков… моя нежная, безответная любовь.

Я не могу сдержаться и осторожно касаюсь губами его губ, вдыхаю у шеи его запах — не можжевельника, другой, запах гостиничного геля, и все равно на коже Люкова — самый лучший. Встаю с кровати, стараясь не побеспокоить его, и тихо одеваюсь, пройдя на цыпочках в прихожую, с трудом отыскав свои вещи и очки в темноте.

Да, так будет лучше. Для меня и для Ильи. А о том, что я ни о чем не жалею, я ему сказала.

Что-то царапает кожу на руке, зацепившись за ткань свитера, пропадая в туннеле рукава куртки, как будто часы, но странно, я не помню, чтобы надевала их вчерашним утром. Покажется же! Я натягиваю шапку, шарф и еще раз возвращаюсь в комнату, чтобы посмотреть на спящего парня.

— Прощай, Илья, — произношу одними губами и, как мышь в подпол, ухожу из номера, надеясь успеть напроситься в ранние попутчики к семье обстрелявших нас вечером мальчишек.

* * *

— Что с Гордеевском, Кира? Я уже переговорил с Егором, но хочу услышать от тебя в двух словах. Проблем с полицией нет?